и она вполне способна позволить это и мне, но большее представлялось ей опасным и запретным. Обрадовав столь мягкотелым и животным доказательством ее девственности, всем остальным она испугала меня и больше всего я боялся, что она закричит, разобьет стекло двери или уронит книжный шкаф и на грохот, на крики, на непонятный шум сбегутся соседи, вызовут полицию и все будущее, воображаемой мной для себя, окажется уничтоженным непонятными мне желаниями моего брата. Успев оказаться возле двери, она была со смехом поймана им, приобретшим змеиную ловкость после многих ядоносных укусов. Обхватив талию девушки, он потянул ее к себе, ухмыляясь, рука несчастной соскользнула с зеленой стеклянной ручки и дверь приоткрылась, сладостно заскрипев.
– Помоги мне! – напряженным шепотом прохрипел брат, подхвативший девушку, остававшуюся поразительно тихой, только стонавшую, тянувшую руки к спасительному выходу в попытке уцепиться, найти в воздухе нечто плотное, невидимое, оставленное здесь для нее предусмотрительными богами. Подскочив к нему, я схватил и поднял ее ноги, прижимая друг к другу их мягкие, нежные, гладкие пятки. Кажется, я бормотал что-то, умоляя ее не кричать, убеждая, что ничего страшного не произойдет.
Брат бросил ее на диван, схватил меня за ворот, притянул к себе, передал мне руки девушки, вытянутые над ее головой, перевесившиеся через упругий валик.
– Держи крепче! – сам он бросился к ее ногам, подхватил их, вытянул, стиснул щиколотки в сильных своих пальцах. Изо всех сил сжимая запястья девушки, я почти не чувствовал ее сопротивления. Если она и напрягала руки, то не имея цели вырваться. Пальцы ее сжимались и выпрямлялись, не делая никаких попыток освободиться. Неуверенная, кто из нас более опасен ей, у кого можно вымолить пощаду, она смотрела то на моего брата, возвышавшегося непоколебимым героем, ласкавшего подъем ее ступней под тонкой тканью чулок, то поднимала на меня умоляющий взор блестящих от слез глаз, обещавших любую награду вплоть до того, что могло произойти сейчас, только бы удалось ей избежать этого здесь и в обществе моего брата. Но я уже ничего не мог решить, всецело принадлежа его воле, определявшей теперь каждое следующее действие и само наше будущее. Неловко улыбаясь и кивая, пытаясь успокоить девушку, убедить ее, что ничего необратимого с ней не произойдет и она находится среди друзей или, по крайней мере, в присутствии тех, кто едва ли без крайней необходимости сочтет нужным причинить боль, я посматривал на брата, сощурившего глаза и рассматривавшего девушку с бесстыдным любопытством. Последовав его примеру, я взглянул на ее бледное, ровное, гладкое тело, без единого родимого пятна, прыщика или покраснения. Заподозрив в ней невинность меньше предполагавшейся, я, применив для того усилие воли, устранившее скандальные смущение и стыд, перевел взор на девичью грудь, уделив внимание напряженно вздымающимся соскам, взвывающим к бесполым звездам, удивлявшим меня в течении того мгновения, которое понадобилось
