безжизненному северному полушарию, белесые волосы оставили от ее лица только круглый подбородок, вспухшие губы и вертикальную полосу пустоты, где нашли себе место длинный носик, половинки скучающих глаз, самые начала блеклых бровей увлеченной мученицы и немного неподвижной кожи низкого лба. Острые, слегка изогнутые кончики прядей соперничали в длине с серебряной цепочкой, между раздувшихся грудей остановившей падение круглого медальона. Лениво покачиваясь, груди ее выписывали сосками одну букву за другой, возвращаясь затем к началу алфавита, следуя некоей устаревшей практике, должной увеличить удовольствие. Где-то за пределами экрана пребывал ее многословный мужчина, выкрикивавший сжатые непристойностями и страстными оскорблениями скорбящие одобрения и похвалы, в воображении моем стоявший с приоткрытым ртом, ласкавший свой член и наблюдавший за женщиной с интересом владельца галереи, созерцающего процесс написания картины.
Едва не касаясь кончиком носа моей правой щеки, брат неотрывно смотрел на меня, находясь так близко, что я чувствовал зубчатые острия его кевларовых ресниц. Пряный запах его потного тела, немного гнилостный, слегка солоноватый, чуть терпкий, намекал на глубины неизведанных джунглей, где забытыми буквами таятся плодоносные храмы, за многие тысячелетия истосковавшиеся по юным жертвоприношениям, в поросших разноцветным грибком, обретших от того иллюзорную драгоценностях камнях приютившие узловатых змей и шаткохвостых ящериц, днем позволявшие дремать в тени безотрадным кошкам, а ночью прячущие в сточных каналах хриплодушных свиней. На мгновение брат задержал дыхание, втянув воздух ртом, бесшумно и быстро, как будто поймал летевшее в нем насекомое, а затем, одновременной резкой вспышкой впился губами в мою шею и сгреб в ладонь мои член и тестикулы. Не понимаю, как мне удалось не закричать. Рот мой раскрылся, желая вобрать в себя мироздание, весь я выгнулся, левой рукой вцепившись в край дивана, правой пытаясь оттолкнуть брата. Навалившись на меня безумным зверем, он рычал и ревел, левой рукой сжимая мое плечо, удерживая меня почти неподвижным, тяжелый и неправдоподобно живой. И тогда, под настойчивой и требовательной его яростью, мужская плоть моя воспряла, обрела в себе неожиданную, пугающую связь со всем остальным моим телом и показалось мне, что ранее была она чуждой мне, бессмысленной, глупой, никчемной, ничем не оправдывавшей присутствия своего. Так могла бы мина ожидать, пока пройдет над ней солдат или проедет танк. Напряжение, проникшее в меня неуверенной тенью, едва ли можно было назвать полноценным, но брату моего было достаточно и того. Вскочив, он рассмеялся, опустив голову, как будто сокрушался о непростительных моих ошибках.
– Что мы можем знать о желании? – вопрошал мой обнаженный брат, стоя посреди гостиной, поводя обгоревшими под северным солнцем плечами с которых осторожно, с явным удовольствием стягивал длинные священные свитки отмершей кожи, поднимая их над со
