про себя: как долго сам хозяин привыкал к этому ремеслу? Всю дорогу мальчик был печален и, вернувшись в лавку, все думал о том, что ему пришлось увидеть вчера и сегодня…
Глава VIII
Оливер взбунтовался
С каждым днем Оливеру жилось все труднее и труднее. В тот год умирало много народа: была сырая, гнилая зима, и люди часто хворали, особенно много умирало детей. Работа у Сауэрберри не переводилась, он всюду брал с собой Оливера, и мальчик очень от этого уставал.
Дома ему жилось нисколько не легче. Шарлотта обращалась с ним плохо, потому что так делал Ноэ, в котором она души не чаяла; хозяйка допекала его, потому что вообще привыкла изводить всех в доме; а Ноэ Клейпол и подавно не оставлял Оливера в покое и, кажется, нарочно придумывал все новые каверзы. Когда ему удавалось довести мальчика до слез, он приходил в неописуемый восторг.
Как-то раз для Оливера выдался особенно несчастливый день. Ноэ привязался к нему с самого утра и просто не давал проходу: дергал за волосы и за платье, показывал язык, строил рожи, подставлял ножку.
Оливер крепился и молча переносил все это. Слезы давно уже подступали к его глазам, но он решил во что бы то ни стало сдержаться и не плакать, потому что знал, что Ноэ только того и надо, и не хотел доставить ему удовольствия.
Наконец их позвали обедать. Оливер очень обрадовался, надеясь, что Ноэ хоть во время еды прекратит свои издевательства, но не тут-то было. Едва только Шарлотта вышла зачем-то из кухни, Ноэ положил ноги на стол и, скорчив странную гримасу, закричал Оливеру:
– Эй ты, приютское отродье, как здоровье твоей матери?
– Она умерла, – ответил Оливер, вспыхнув как порох, – пожалуйста, не говори со мной о ней!
Клейпол заметил, что у мальчика задрожали губы и что он вот-вот расплачется, и остался этим очень доволен.
– А отчего она умерла, гнусный найденыш? – продолжал он.
– Она умерла от разбитого сердца, так мне сказали в приюте… И мне кажется, я знаю, как умирают от разбитого сердца, – задумчиво произнес мальчик, скорее говоря сам с собой, чем отвечая Клейполу.
Он сложил на груди свои худые руки, поднял у небу печальные глаза, и светлая слезинка тихо покатилась по его щеке…
– Ха-ха-ха! Что это у тебя на щеке? Ты плачешь? – воскликнул Ноэ.
– Ничего нет у меня на щеке, – сказал Оливер, торопливо смахивая слезу рукавом. – И не воображай, пожалуйста, что это ты заставляешь меня плакать.
– Значит, не я? – насмешливо спросил Ноэ.
– Не ты, – сердито отозвался Оливер. – И довольно! Не смей больше говорить о моей матери! Слышишь?
– Как? Ты смеешь мне запрещать говорить? Ах ты, дерзкий найденыш! Твоя мать – ха-ха! Да знаешь ли ты, кто была твоя мать? Дрянь она была, вот что!
– Что-о? – закричал Оливер, вскакивая со стула, и побледнел как полотно.
– Как мне ни жаль тебя, мальчик, – продолжал дразнить его Ноэ, – но ведь
