стену, полагая, что от этого станет всем лучше. Может быть. Жертвы ничтожеств… Значит, сами ничтожества. Не с луны же они падают.
Интересно, чем занят Барабаш? Вчера я звонил Чижову. И почувствовал, что тот подпрыгнул у телефона. Закричал, что ждёт меня в любое время суток. Потом я дозвонился до редакции Ильича. Трубку взял редактор Кан. Он живо стал интересоваться моим местонахождением. Узнав, что в Байкальске очень удивился, после чего позвал Ильича. Минут десять мы перекрикивались в трубки, из чего стало понятно, что семья дочки Мельниченко вот-вот приедет к нему. После устройства внука, дочки и зятя, он собирался на путину. Я представил Ильича на носу траулера, идущего по волнам океанской зыби, его устремлённый вперёд нос, на котором толстенные очки, его развевающийся на ветру седой хохолок. Картина вырисовывалась выдающаяся – «Пират Мельниченко. Первый выход на промысел».
Жизнь моих друзей шли своим, упорядоченным, чередом.
Заходить в «Байкальские зори» я побаивался. Там вторые сутки шла пьянка по поводу приезда какого-то крупного московского писателя.
Рукопись мою они приняли сразу. Никаких хлопот. Тётя Белла провела в городе мощную работу. В «Комсомольце Байкала» готовили какой-то необыкновенный очерк обо мне, звукорежиссеры радио подбирали мелодию для передачи, вот-вот должны были сделать запись со мной.
В Драмтеатре мне сказали, что Баржанский должен появиться сегодня. Если не опоздает. Оказывается, он улетал на литературное сборище в Среднюю Азию. Мероприятие называется «АЗ и Я».
Какое-то режущее по живому слово. Как кривая сабля янычара. И сразу же память выхватила удивительный кружевной сонет Николая Гумилёва, который я читал давным-давно в каком-то дореволюционном издании, найденном в запасниках библиотеки Острога. Жасминные сады, город. Моря в этом сонете не было, но оно угадывалось, как и приступ стены, средневековье, жёлтые и бледно-зеленые цвета с лазурным, пенящиеся волны и морской песок…
По утрам мы разбегались: тётя – в издательство, Дина – в какой-то научный центр, а я – в «Байкальские зори», успевая по пути напитаться информацией, которая пестрела в ларьках «Союзпечати» и наглядеться на пёстрый народ, торопящийся по улицам и переулкам Байкальска, где время от времени раздавались трамвайные звонки.
Сегодня утром я купил в букинистике затрёпанную библию с орфографией до 1918 года.
Пусть тётя хлопочет о социальном статусе, но неплохо бы продолжить самообразование. Библию я читал и раньше и тоже в подвалах. Это случилось лет десять тому назад здесь, в Байкальске, когда я попал в подвал центральной библиотеки, куда меня затащил Баржанский ещё во время своего жития с Беллой Иосифовной.
В комнате, буквально набитой старинными книгами, чихая и ругаясь, он вытащил с верхней полки толстенный фолиант в кожаном переплёте с замысловатой застёжкой и сказал, смотря со стремянки на меня и пожилую библиотекаршу: «Не зная Библию невозможно судить о чём-либо вообще, а об истории, искусстве и культуре особенно.
