правил, масштабов. Им наплевать на факт, что расхожее смрадно, грязь к нему липнет.
Я чую фетор быдла культуры и корифеев этой культуры. Мне тошнотворно «общее место» – то, что понятно всем и всем ясно; ведь раз понятно и ясно, что же внимать ему? Ибо общее – спать, жрать, срать, pardon. И когда вопят: круто! – я знаю: враки. Неинтересно, плоско, банально, что бы там ни было; винегрет общих мест про любовные шашни, деньги, карьеры, бизнес, бандитов, про благородство, честь, добродетель и героизм «во имя морали» – гнусные подвиги, когда доблестный вохра, ради дел партии и устава, бьёт в ухо узника.
Это было. Было и есть, терзаюсь я и жду гения, кто приходит и говорит: очнитесь! мир, он иной совсем, вы в плену симуляции и надуманных ценностей; вы гниёте и гибнете.
Пошлость «общих мест» царствует. Даже опусы гениев на все сто из расхожего и лишь случаем дарят дух, восстающий в высоты, где нам быть дóлжно. Ведь неспроста Платон, задыхаясь в узилище «общих мест», создал искристый мир идей и вознёс его к свету, вслед за чем вышел сам к богам. Честь безумным!
145
Общее (вроде этики и морали), – «обще-», так сказать, «человеческое», – дурно, знал Данилевский. Целить быть «нравственным», т. е. быть «человеком вообще», твердил он, значит равнять себя с общим местом, с бесцветностью и отсутствием личности.
146
Дабы стать частью сущего, надо стать, кто ты есть, чем ты был рождён до того, как впал в этику «общих мест», утративши свои ценности.
147
Вкусы вне споров, мнит 100% рода людского с ветреным ханжеством. Вслед за чем все немедленно – скопом – любят и одобряют пошлых паяцев, пошлых витиев, пошлых учёных. Вкусы вне споров. Вы правы массой, я – одиночеством.
148
В прошлом веке, в 70-х, славилась «деревенская проза», что упивалась сельскими нравами. Урбаноидность мнилась фальшью, но вот деревня… Глянуть бы глубже. Книксены перед весью (либо же городом) есть, практически, упивание первородным грехом как первым «антропогенным», так сказать, действом, дрейфом от истин.
Да, от peccato originale – нравы и «лады» славной деревни, с виду сусальные, тем не менее страшные. Ведь недаром пришёл Христос. Он рассчитывал, что безумная речь Его обратит людей от их «ладности». Люди взяли в ней, что подходит их мерзостям, остальное же слушают сотни лет как метафору и зевают вбок: эка, выдумал… Коль спросить, чтó сказал Христос, приведут «не убий» из наследия знания «зла-добра», «не кради» и так далее. Про «блаженны нищие духом», «лилии кольми паче», «ýшки игольные» для богатых редко кто вспомнит, сходно не вспомнят про «возлюбите». Это ведь сразу, – сказочным образом, сверхъестественно – возникает иной мир, где президенты, деньги, величия, церкви, подвиги и другой людской вздор загремят с вершин, чтоб взамен славить Бога.
149
Снятся богини, сочные груди, крепкие бёдра; всё это радостно, усладительно и в обилии… Это всё не сказать прошло мимо, но – как бы вскользь
