лихая такая голова искупление ярданью, то проклята будет не только односельчанами, но и самим Господом. Так считалось и в Девяти Дубах, и по всей вятечской христианской земле.
Игорь с Венцом знали об этом. Однако увидеть их купающимися в ярдани на реке Выдебети местному люду не удалось.
В самую середь святочных гуляний поднялся полк и ушёл гужом129 на реку Оку, а по ней прямиком покатили к Неренску.
Дорога по льду была уже хорошо наторена, и кони раскатисто несли лёгкие походные сани с седоками и поклажей.
В канун Крещения вновь пала на землю великая стужа. По ночам до звона, до отчаянных криков в остекленевшей тиши выхолаживало землю. Скрипели по утрам готовые рассыпаться сани, упряжь на конях стояла колом, и сами кони, согреваясь в беге, закуржавливались белой стынью от холки до копыт. Да и лица людей в один дых умётывало кухтою130, слепило глаза, щипало носы и щёки.
Днём мороз отступал, и на всём пути по Оке у набережных сел миром рубили ярдани. Над головами распарившихся в работе мужичков сверкали топоры, взмётывались заступы-ледорубы, вгрызаясь в ледяные глыбы. Проруби ладили в виде большого креста, аккуратно опиливая внутренние края, вознося над ярданью ледяные триперстия. Открывшееся водное лоно густо парило, как в жаркой бане, над ним мелькали красные лица, а кое-кто в жарком том заделье поскидывал на снег шапки и шубейки.
Игорь весело глядел на работающих, радый чему-то, только ему известному, а когда мужики, обернувшись к набежавшему на них чину, бросали работу и низко кланялись княжеским и боярским саням, как один поснимав с голов шапки, он поднимался в рост, тоже кланяясь им, прикладывая руку к груди, и потом долго махал рукою.
Святослав вторил брату, но каждый раз, когда равнялись с дымящейся ярданью, его охватывал озноб от мысли, что в эту вот студёную купель должны войти Игорь с Венцом.
– А можно миновать такое? – спросил у Петра Ильинича, когда уже близились к Неренску.
– Можно, – сказал воевода, чему-то хитро улыбаясь. – Коли отпустит сей грех попове.
Остановились накоротке за последним перед городищем мыском. Отсюда открывался привольный вид на округу. Ока широко и просторно лежала в своей белой колыбели. Но сколь могуча была она тут по весеннему водополью, говорил широкий чистый простор, далеко к окоёму отодвинувший лесную гряду, белой постланью легли немереные поля вплоть до едва различимого крутояра, поросшего могучим лесом, острым зубием прокалывающим небо.
Там, под крутояром, серпом изгибалось ещё одно русло реки, выпадая из красных великих сосновых боров.
– Нерета, – указуя туда пальцем, сказал Пётр Ильинич. И продолжал ответ на вопрос Святослава.
И снова покатили вперёд, понукая коней. Ах как спешило сердце старого воеводы к отчему порогу, к своей семье, кою во всю долгую жизнь оставлял тут без своего призору, но помнил всегда! Без него вырастали дети, мужали, рождались внуки и тоже мужали, народились и правнуки, а он
Гужом – сухопутно, на колёсах или на полозу, но не по воде.
Кухта – крупный мягкий снег.
