ошмёток, анахронический вертихвост, ретроспективный увалень, не хотел якшаться со своим прошлым. И его зримыми воплощениями. А оно, если только сызнова допустить его до себя, могло оказаться душным и обволакивающим. Как всяческое прошлое и минувшие обстоятельства. «Впрочем, что такого страшного произойдёт, если я теперь кооптирую эту слабосильную юницу с её одноимённым со мною приплодом? – уговаривал себя я. – Неужто я не сумею держать её на расстоянии своей суровости?»
И тогда медленно, рукою нетвёрдой стал тяжёлый засов отодвигать.
Она стояла на пороге и улыбалась – юница прекрасная Оля Конихина. Приплод её бесцельно болтался в специальной сумке на груди у юницы и, кажется, мирно придрёмывал. Во всяком случае, признаков бодрствования оного я не лицезрел.
– А вот и мы! – улыбнулась юница.
– Ну, заходите, раз пришли, – молвил я с расчётливой сухостью.
Олечка потопала сапожками в прихожей – приплод даже не шелохнулся.
– Мы заходили и звонили, но вас Валентина Ивановна прячет, – посетовала юница.
– Хочешь бульона или каши? – спросил я.
– Нет, мы позавтракали, – сказала она, снимая с себя приплод поначалу, а потом и куцую курточку.
– А вот и мы! – вдруг молвили сзади.
И тут случилось явление – в прихожую стали вваливаться… все мои закадычные детки. Первым внедрился Васенька Кладезев, за ним – Тамара Шконько и Сашенька Бийская, а после – счастливые и улыбающиеся Окунцова Татьяна и Алёшенька Песников.
– Как вас много! – успел шепнуть я, преграждая им вход.
3
– Думали от нас спрятаться! – вскричал Васенька Кладезев. – Савва Иванович! – вздохнул он ещё и обнял меня так, что понурые кости мои затрещали.
– Так возмужал!.. – шепнул я.
– А я? – ревниво втемяшился Песников.
– Похорошел необыкновенно, – ответствовал я новоявленным шёпотом.
– Мы ему и звоним и заходим к нему, а нам говорят: его нет и не будет! – покоробилась Тамара Шконько.
– Недоступен, хуже министра, – согласилась Татьяна.
В прихожей мы не помещались. Тогда меня втолкнули в зал, и объятья с целованьями продолжились там. Иные из юниц лили слёзы, заплакал без вниманья и межчеловеческой пристальности Олин приплод.
– Олька, – крикнул Васенька, – уложи куда-нибудь киндера, чтобы не вякал и встречу не портил!
– Мне покормить его надо, – ответила та.
– Ну, так корми! Что стоишь?
Конихина села на диван, расстегнула лазоревую кофточку. Нимало не стесняясь, обнажила грудь, к коей тут же деловито присосался поднесённый приплод.
– И мне немного оставь! – бросил Васенька. – Я тоже хочу.
Тамара
