со старой… И счастлив. Дыхание тысяч оленей доносится до него сквозь ровдугу…
Далеко не всегда Сайрэ угадывал мысли людей. Но сейчас, наблюдая за чукчей, он мог бы точно пересказать его мысли.
– Эх, Мельгайвач… – сказал он со вздохом и тряся головой. – Ты постарел не от возраста и еще можешь помолодеть. Мне бы годы твои да любовь такой вот красавицы… В твои сорок лет настоящая охота к жизни только приходит… Что собираешься дальше делать? Трех жен не прокормишь, к работе они не приучены; оглянешься – и припасов никаких нет. А?.. У вас, у чукчей, насчет жен дурные привычки. И потому ты не знаешь цену любви и верности. Сломай большую ярангу свою. Сломай – и так, и этак ее ломать. Только мук больше, если будешь тянуть да надеяться… Помню, Пайпэткэ дитем была еще – осень, холод, бывало, дождю конца нет, а она, мокрая вся, и ночью рыбу таскала с озера; оскользается, падает, рыбу роняет – но уж ни за что не заплачет… Да с такой работящей и с ее любовью к тебе ты к весне все беды свои забудешь! Даже удивишься, что счастьем считал дурную, богатую жизнь. Где любовь – там и лад. Детей народите, здоровые да веселые будете…
– Ой! Ой! – прервал речь старика негромкий голос, сразу отдаливший все разговоры. Пайпэткэ отпустила мешок – он упал, юкола рассыпалась; вцепившись пальцами в свое лицо, она дико расширила глаза, будто собираясь заорать на все стойбище. Ничего не понимая, мужчины повернулись к ней, и лица их вытянулись в ожидании. Только надолго оцепеневшая Тачана вдруг завертела длинной своей головой, точно нехороший крик Пайпэткэ возвратил ей разом и рассудок и бодрость… Но Пайпэткэ не закричала. Однако ее тихий и здоровый голос и сами слова ее оказались неожиданней истошного крика: – Иде Тачана, иде![63] Меня, меня муж отдает замуж… Да что ж ты молчишь? Свою жену он отдает другому – как варежку. Ой, стыд – то, стыд – то какой! Сам муж отдает замуж жену… Да когда ж было такое на юкагирской земле? – Пайпэткэ перешагнула через кучу юколы. – Нет, не пойду. Не пойду из тордоха!
– И не ходи! И я говорю – не ходи. Не пойдешь! – У будто подстегнутой вожжами Тачаны изо рта сразу выбилась белая пена. – Не пущу. Скличу людей – не пущу! Определилась судьба ее, определилась!
– Да погоди, Пайпэткэ, погоди, – залепетал Сайрэ, часто и напряженно моргая глазом. – Ты же сама хотела так… ты все время хотела… ты ребенка хочешь… А мы от болезни спасаем тебя, мы счастья и здоровья желаем тебе!
– Здоровье? А кому нужно мое здоровье? – подступила к нему Пайпэткэ. – И не хочу я ребенка. Ничего не хочу я! Жить я хочу? Нету мне счастья! С ребенком, без ребенка, с красивым мужем, с уродом, с богатым, с бедным – нету мне счастья, проклята я! И чего собрались вы, чего рвете меня на куски? Уйду, уйду от людей я, в норе буду жить, в лесу. К медведю уйду! Нет в тундре счастья! – Голос ее вдруг переломился, сделался мужским, хриплым, противным. – Отпустите меня, а то удавлюсь! – Она развела в стороны руки, будто мгновенно ослепнув
Иде – тетка.
