он что-нибудь писал про масонов, оборваны или вообще таинственно исчезли…
– Если я еще хоть раз услышу слово «масон», – сказал Лева, – или там «предиктор», или «тамплиер», или «каббала» – получишь в морду. Надоело.
– Грубый ты, Белкин. Я думал, интеллигенты не такие.
– А я не интеллигент. Я теперь бомж, – сказал Лева.
Саша в темноте почувствовал по Левиному голосу, что Лева улыбается. Они все не могли нарадоваться, что в конце этого ужасного дня опять нашли друг друга.
– Слушай, Лева… если б тебя ранили в живот – ты бы стал требовать, чтоб к тебе привели митрополита?
– Никого б я не стал требовать, – сказал Лева. – «Скорую помощь» только. А кто такой митрополит? Это старше архимандрита?
– Ну, блин, ты совсем темный, – сказал Саша. Однако он и сам не знал толком, кто такие митрополит иархимандрит.
VI
– Мы вам очень признательны, – сказал Геккерн о. Филарету.
Геккерн хорошо знал о. Филарета; когда они были студентами, о. Филарет писал курсовую работу у того же преподавателя кафедры научного атеизма, у которого Геккерн, будучи несколькими годами старше, писал дипломную. Презрение Геккерна к о. Филарету было так велико, как может только быть презрение одного вероотступника к другому. Геккерн помнил, как юный Филарет бегал стучать в комитет комсомола и как однажды, почти трогательный в своем рвении, настучал – за групповуху с девками и травой – на него самого, человека, еще на первом курсе завербованного организацией, в тысячу раз более могущественной и прекрасной, чем все комсомолы и церкви мира, вместе взятые.
Юный Дантес не так хорошо знал о. Филарета, но презрение его было ничуть не слабей. Все их коллеги бесконечно презирали таких, как о. Филарет, дешевых выскочек, невежественных псевдоправославных болтунов, выдающих свое вычурное философствование за христианское богословие (как презирали, впрочем, и простоватых, озабоченных приходских батюшек); у них были свои духовники, никогда не выламывающиеся на телеэкранах, – мужественные воины в златопогонных рясах, прошедшие суровую школу, холодные и ослепительные, как Великий Инквизитор. От о. Филарета с его жидкими волосиками за версту несло плебеем. Воистину смешон был Филарет со своей «чистой» кровью и жалкими коричневыми идеями, воображавший, будто может на равных говорить с людьми, в чьих жилах текла вообще не кровь, а расплавленная сталь, и чьи цвета были за пределами человеческого спектра. Вдобавок о. Филарет (равно как и болтливые кретины, называющие себя «внутренними предикторами» – масонская ложа, трепотней о масонских заговорах камуфлирующая свое масонство) со своими вечными жидами и прочими благоглупостями безнадежно устарел: он полагал главным врагом совсем не те силы, которые в действительности представляли опасность для России.
Заботиться об о. Филарете, в общем-то, не полагалось из соображений государственной политкорректности, а также потому, что о. Филарет был (во всяком случае, считался) особой, издали приближенной
