объяснение, кроме того, что капитан, тронутый моим участием к судьбе своего любимца и уверившись в моей скромности, решил сменить гнев на милость, и вернуть мне, если не благосклонность, которой я никогда не имел, то хотя бы возможность появляться в обществе офицеров и его семейства. Мои размышления вновь были прерваны дверным скрипом, и внушительная фигура Бакстона загородила, льющийся сверху свет.
– С вашего позволения, сэр, – проговорил он, теребя в руках шляпу, – Мне больше по душе стоять тут перед вами, чем болтаться на рее. Не обратись вы к капитану, мне ее было не миновать.
– Пустяки, – отвечал я, – и вы на моем месте, так же бы сделали.
Услыхав такое предположение, Бакстон позволил себе усмехнуться.
– Теперь я ваш должник, сэр, – продолжил он, понизив голос, – если кто-нибудь станет вам докучать, обратитесь ко мне и вы забудете свои неприятности.
– Бакстон, вы меня удивляете, – возразил я, – вас вешали уже два раза, неужели вы предполагаете, что провидение всегда станет вынимать вас из петли?
– Еще, сэр, я хотел замолвить словечко за капитана. Он не хотел вашей смерти, сэр, он только велел вас немного попугать, чтобы вы не очень задавались. Не его вина, что у меня расходилась рука.
– Я никогда не сомневался в расположении его светлости, – заметил я, – но что означают ваши слова «замолвить словечко»? Полагаю, капитан не нуждается в моем извинении.
– Он очень болен, сэр, и возможно скоро будет нуждаться в отпущении грехов.
– Мне этого не показалось. Впрочем, сожалею о его болезни.
– А мне показалось, сэр, – отвечал Бакстон и вышел, нахлобучив шляпу.
Он оказался прав. Капитану становилось все хуже, и он не показывался уже перед командой, отдав корабль Берендорфу. Командор занял ту часть капитанской каюты, которая служила гостиной и всякий день присылал звать офицеров, в том числе и меня, на обеды и ужины, которые хотя состояли преимущественно из сухарей и сушеных фруктов с редким добавлением рыбы или кулика, никогда не происходили с такой любезной простотой и весельем.
То обстоятельство, что одна рука моя была на перевязи, не позволяло мне вернуться к обычным моим занятиям, и Берендорф приказал мне использовать свободные часы для заполнения тех пробелов в моих познаниях, которые могли бы воспрепятствовать мне замещать его, в случае необходимости.
– Рано или поздно, сэр, вы займете мое место, – сказал он, – и, поскольку, я полагаю, что это произойдет рано, давайте не будем терять время.
Мало того, что таким образом оказался я на положении лейтенантов, последние выказывали мне всевозможные знаки внимания и были не только любезны, но даже искательны.
– Когда станете командовать флагманом, не позабудьте обо мне, которого знали с первых своих шагов на службе, – заявил Куракин, впервые увидав на голове моей шляпу с плюмажем.
Я ничего не хотел отвечать, отлично помня несчастное время моих «первых шагов», которые едва не привели меня за
