Иваныч, я убежден в том, что меня выручит твой ум!.. И буду я тогда твой вечный данник…
Это несколько смешит Американца, и он сдается:
– Гм… данник… Хорош ты будешь данник, когда в долговой яме невылазно будешь сидеть!.. Но черт с тобой, сказать я, конечно, могу.
Радостно и бурно бросается обнимать его Пушкин:
– Только скажи, больше ничего! Только скажи!
Но Американец принимает деловой вид и освобождается от объятий поэта:
– Я, кстати, должен быть там завтра: вспомнил долговую яму, и как раз должок есть за стариком Гончаровым, завтра срок… Разговор неприятный, а надо говорить…
Сияя по-детски широкими глазами, которые кажутся черными теперь от расширенных зрачков, прижимается к нему Пушкин:
– Вот!.. И о том, что я прошу, скажешь?.. Так, между прочим, хотя бы…
Снисходительно к нему, сощуренно глядя и слегка улыбаясь, спрашивает Американец:
– Из любопытства поглядеть, как они взовьются на дыбы оба – Наталья Ивановна и старик?.. Пусть даже и взовьются, а?
Пушкин подбрасывает голову:
– Хотя бы и так, что ж… Пусть даже и взовьются!
– Игрок!.. Нет, я все-таки больше всего люблю тебя за то, что ты игрок!
И Толстой смеется густо, по-отечески трепля рыжеватые курчавые волосы Пушкина от шеи к затылку.
Глава вторая
Дом Гончаровых на углу Никитской улицы и Скарятинского переулка. В большую моленную комнату Натальи Ивановны Гончаровой в первом часу дня на обычную утреннюю молитву собирается женская половина семейства и приближенные приживалки – Катерина Алексеевна с Софьей Петровной – входят из одних дверей, девицы Гончаровы по старшинству: за Екатериной – Александра, за Александрой – Натали – из других, и сама Наталья Ивановна из третьих, из своей спальни; с нею выходит и ключница Аграфена, пожилая, грузная, из крепостных.
Женщина уже на пятом десятке лет, но с неостывшими еще следами былой красоты, высокая и прямая, Наталья Ивановна церемонно и безмолвно, точно совершая обряд, целует поочередно своих дочерей, потом позволяет приживалкам прикоснуться к себе подобострастными губами.
Улыбаясь той скверной улыбкой, которую принято называть сладкой, спрашивает более приближенная из приживалок, Катерина Алексеевна:
– Как почивали, Наталья Ивановна? Сон был ли спокоен?
Но Наталья Ивановна говорит недовольно:
– После этих балов какой уж сон! Спишь и просыпаешься, и все опять как наяву мелькает… А ведь не ездить мне нельзя: как тут не поедешь? Не одних же их (жест в сторону дочерей) на балы пускать! Что это у тебя? Молитвенник? – перебивает она себя, пристально глядя на книжку, которую не успевает спрятать в рукав восемнадцатилетняя почти Александра…
– Это, мама?.. Да, это…
Александра в полном замешательстве краснеет сплошь, засовывая в то же время книжечку поглубже в раструб широкого
