Мне надо сворачивать с тропинки к подъезду, а Нолик стоит и носком валенка роет притоптанный снег, голову опустил, смущается, интересуется, наточены ли у меня коньки. И вдруг наклоняется и говорит: «Смотри, что я откопал!» – и протягивает мне длинную золотую цепочку, а на ней такое фигурное золотое сердечко и три камушка. Мы стали глубже рыть и нашли обрывок цепочки с замочком, и он мне всё это подарил. Я растерялась, но потом всё-таки спросила: «А что, больше ваш двор меня бить не будет?»
Я не сразу, но цепочку взяла и с ней пришла домой и по секрету рассказала папе. Папа посоветовал вернуть подарок обратно. Нолик обратно её не взял, а позвал меня на каток. Это было что-то! Это было нарушение многих правил, так как у нас в классе была своя компания, и коньки мне точил другой мальчик, девочки отнеслись тоже очень отрицательно и с удивлением.
Честно сказать, я сама удивлялась больше всех. Нолик был очень хороший друг, и с ним я впервые в кино сидела не в первом ряду. Даже на маму, видимо, моя дружба с ним повлияла, и мама переделала свой зелёный лыжный костюм, привезённый с «материка», на меня, и я тут же получила прозвище «зелёная евглена». Нолик всё умел делать, даже рубить эту жуткую солонину, чинить плитку и даже подружился с нашей овчаркой, а это было очень-очень не просто. К сожалению, в начале 5-го класса его отца куда-то перевели, а цепочка всю жизнь мне напоминает о нём, моём бескорыстном и хорошем друге».
Урановые рудники и папин наган
Инна Клейн: «Как интересно устроена человеческая память!
Вот сейчас перед глазами встает картина: рано прихожу из школы, дверь в квартиру мне открывает соседка, захожу в комнату – нет ни бабушки, ни младшей сестрёнки, открываю дверь в смежную комнату. Папа прямо в телогрейке сидит на диване, мама стоит перед ним на коленях и стаскивает с него сапоги, папа не похож на себя, он даже не улыбается мне, не знаю, видит он меня или нет. Мама с сапогами выходит из комнаты и возвращается с гранёным стаканом, доверху наполненным спиртом, и подает папе. Папа выпивает весь стакан и молча сидит дальше. Мама машет мне рукой, чтобы я вышла. Я вышла и сижу одна в пустой комнате.
Потом мама меня позвала, и я стала ей помогать снимать с уснувшего папы телогрейку и укладывать папу поудобней. Папа спал долго, а потом всё время держался двумя руками за голову и приговаривал: «Боже мой! Боже мой!» – всё время ходил по комнате туда-сюда, туда-сюда… Утром я стала собираться в школу, а мама мне в мою сумку, сшитую из мешка, положила завёрнутый в газету папин наган, но без патронов. Мама мне сказала, чтобы я никому ничего не говорила, ну, в общем, дала мне всякие наставления, и я два дня так ходила в школу. Потом вернулись в дом бабушка с сестрёнкой и, видимо, страх, что папа застрелится, стал ослабевать.
Я запомнила, что папа был в командировке то ли на острове «Пёстрая дресьва», то ли на прииске, о котором никто ничего не знал. И никто оттуда никогда не возвращался, люди там были прикованы к тачкам, и на поверхность их никогда не выводили.
