домой, а его домоправительница через пару месяцев почти все приносила и сдавала обратно. Янсонс приходил и открывал для себя эти же книги заново. Мы не знали, как поступить, – сказать или не сказать, что мадам его обворовывает? Но однажды они пришли в магазин вместе и столь нежно шушукались, что было видно – она не только варит Янсону обед, так что мы благоразумно решили не вмешиваться. Пусть уж ей достаются эти денежки!
Поэт Вилис Плудонис купил несколько книг, получилась небольшая пачка, но он попросил доставить книги к нему домой в Задвинье. Я поехал туда. Большой дом, огромная нетопленая кухня, должно быть, экономили дрова, – поэт по дому ходил в шубейке. Я отдал ему книги, он достал из очешника список, этаким учительским пальцем провел по строчкам, проверяя, все ли на месте. Я спросил: «Господин Плудонис, я могу идти?» – «Подождите, присядьте-ка. В какой школе вы учились, кто был вашим учителем латышского? Что вы знаете из латышской литературы? Что вам нравится? Скажите откровенно. Популярный ныне роман Аншлава Эглитиса, «Охотники за невестами», читали? Понравилось?» – «Читал. Понравилось». – «Ну да, это современная литература. А меня читали?» – «Читал». И я назвал несколько его книг. И добавил: «Кроме того, я учил песни на ваши стихи». И тут началось: «Кто ваши родители? Вы чистокровный еврей или?..» Плудонис упомянул тогда о своих молодых годах, как он пастушил или что-то в этом роде. Я не перескажу буквально, но речь шла о его близости к земле. Так он беседовал со мной примерно час и держался дружески и с уважением. Что уважение проявил и я к нему, само собой разумеется. Мне он очень понравился – этакий старый и мудрый господин.
С некоторыми другими латышскими литераторами я познакомился через жену брата Миру, – после войны она руководила секцией переводчиков в Союзе писателей Латвии. Она перевела на русский книги многих латышских писателей, с многими из них подружилась. Особенно теплые отношения сложились у нее с Эрнестом Бирзниеком-Упитом. Мира переводила его работы, и писатель ее очень любил. Однажды она взяла меня с собой, идя к нему в гости. Бирзниек-Упит задавал мне почти те же вопросы, что когда-то Вилис Плудонис, только с бо́льшей долей юмора. Оба латышских классика, совсем не похожие друг на друга, оставили у меня почти физическое ощущение чего-то большого и доброго. Оба старых писателя в разговоре со мной не преминули вспомнить свои молодые годы, оба, когда говорили о родной земле, напоминали крестьян, да и были ими в юности и, в сущности, оставались даже после десятилетий чисто городской жизни. И вспоминали они свою жизнь на селе не как тяжкий крест, а как самую светлую и чистую пору жизни, так это мне запомнилось.
В послевоенные годы Бирзниек-Упит, можно сказать, полностью «перековался» на советский лад, принимал активное участие во всех официальных мероприятиях. Но царское время вспоминал с нескрываемой симпатией, в том числе и в связи с национальным вопросом. Когда он говорил о временах до революции, как бы взвешивая – какое время лучше, чувствовалось, что писатель однозначно
