может служить следующее рассуждение С. Н. Булгакова: «особенностью философской и религиозной точки зрения Гегеля является то, что мышление совершенно адекватно истине, даже более, есть прямо самосознание истины: мысль о божестве, само божество и самосознание божества есть одно и то же… Очевидно, что философия, таким образом понятая, перестает уже быть философией, а становится богодейством, богобытием, богосознанием… Поразителен этот люциферический экстаз, которым по существу является пафос гегельянства: кроме самого Гегеля, кто может испытать это блаженство богосознания и богобытия, переживая его Логику?.. Мы имеем здесь пример крайнего доктринерства, приводящего к самоослеплению и самогипнозу, типичное состояние философической “прелести”… Мыслимость, мышление составляют, в глазах Гегеля, единственно подлинное бытия, вся же алогическая сторона бытия, весь его остаток сверх мышления, представляет собой ряд недоразумений, субъективизм или, как теперь сказали бы, психологизм… бытие для Гегеля подменяется и исчерпывается понятием бытия, а Бог мыслью о Боге. Вооруженный “диалектическим методом”, в котором якобы уловляется самая жизнь мышления, он превращает его в своего рода логическую магию, все связывающую, полагающую, снимающую, преодолевающую, и мнит в этой логической мистике, что ему доступно все…»[148]. Приведенная логика рассуждений позднее была заострена до крайности в суждении А. Ф. Лосева: «у Гегеля сатанизм мысли (логическим путем выводит Христа)»[149]. Откуда такая радикальная оценка и резкое отторжение самого способа гегелевского философствования?
У русского ума настоящий ужас вызывает невероятная гордыня гегелевского разума, в которой он сразу же чувствует то страшное богоборчество, которое невозможно замаскировать ни логической красотой гегелевской системы, ни тем фактом, что Гегель считал себя христианином. Хотя такое отношение к Гегелю встречалось и на Западе, в первую очередь, у С. Кьеркегора и Б. Бауэра[150], но именно для русской мысли оно является вполне органическим. Характерна попытка И. Ильина придать Гегелю «человеческое лицо» путем переистолкования его фактически в духе русской философии всеединства – но это лишь в очередной раз показывает «всеотзывчивость» русского ума, но самого Гегеля не изменит. Русский ум ужасается именно гегелевской претензии «естественного», непреображенного ума стать вровень с Умом божественным, фактически стать самой Софией – премудростью Божией. Для подлинно христианского ума в этом невозможно не усматривать «сатанизм мысли» в самом буквальном смысле слова. Впрочем, фетишизация непреображенного, «естественного» разума началась еще в схоластике и стала той внутренней парадигмой западной философии, которая с математической неизбежностью привела затем к материализму и «смерти философии».
В свою очередь, на Востоке человек, задающийся «предельными» вопросами, с самого начала хочет не подчинить себе мир путем познания, но наоборот, найти
Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. – М, 1994. С. 75.
Бибихин В. В. Из рассказов А. Ф. Лосева // Начала. Религиозно-философский журнал. – М. 1993. № 2. С. 145.
См.: Бауэр Б. Трубный глас страшного суда над Гегелем: Пер. с нем. Изд. 2-е, испр. – М, 2010.
