по служебным делам, да и то с трудом принуждал себя быть вежливым.
У меня жена и дети, – продолжал помощник. – Десять лет я служил компании и по глупости все ждал назначения капитаном. Вот Брайерли и говорит мне: «Пожалуйте сюда, мистер Джонс», – этаким высокомерным тоном. Я вошел. «Отметим положение судна». Он наклонился над картой, а в руке держал циркуль. Как вы знаете, помощник должен сделать это по окончании своей вахты. Однако я промолчал и смотрел, как он отмечал крохотным крестиком положение судна и писал дату и час. Вот как будто сейчас вижу, как он аккуратно выводит цифры: восемнадцать, восемь, четыре. А год был написан красными чернилами наверху карты. Больше года капитан Брайерли никогда не пользовался одной и той же картой. Та карта и теперь хранится у меня. Написав, он встал, поглядел на карту, улыбнулся, потом посмотрел на меня. «Тридцать две мили держитесь этого курса, – произнес он, – тогда мы отсюда выберемся, и вы можете повернуть на двадцать градусов к югу». Мы шли к северу от мыса Гектор-Бэнк. Я сказал: «Да, сэр» – и подивился, что он так разговорился, ведь все равно я должен был зайти к нему, перед тем как изменить курс.
Пробило восемь склянок, мы вышли на мостик, и второй помощник, прежде чем уйти, по обыкновению доложил: «Семьдесят один по лагу». Капитан Брайерли взглянул на компас, потом огляделся. Было темно и ясно, а звезды сверкали ярко. Вдруг он говорит со вздохом: «Я пойду на корму и сам поставлю для вас лаг на нуль, чтобы не вышло ошибки. Еще тридцать две мили держитесь этого курса и тогда будете в безопасности. Не забудьте коэффициент поправки к лагу – процентов шесть. Значит, еще тридцать миль этим курсом, а затем возьмите на штирборт на двадцать градусов. К чему идти лишние две мили? Не так ли?»
Я никогда не слыхал, чтобы капитан так много говорил, – главное, никакой нужды в этом не было. Я ничего не ответил. Он спустился по трапу, и собака, которая всегда следовала за ним по пятам, тоже побежала вниз. Я слышал, как стучали по палубе его каблуки, потом он остановился и заговорил с собакой: «Назад, Бродяга! На мостик, дружище! Ступай, ступай!» Он крикнул мне из темноты: «Пожалуйста, заприте собаку в рубке, мистер Джонс». В последний раз я слышал его голос, капитан Марлоу. – Тут голос старика дрогнул. – Видите ли, он боялся, как бы бедный пес не прыгнул вслед за ним за борт, – пояснил помощник. – Да, капитан Марлоу. Брайерли установил для меня лаг и, поверите ли, даже впустил туда капельку масла: лейка для масла лежала вблизи, там, где он ее оставил. В половине шестого помощник боцмана пошел с ватершлангом на корму мыть палубу, вдруг он бросил работу и прибежал на мостик. «Не пройдете ли вы, – сказал он мне, – на корму, мистер Джонс? Странную я нашел тут штучку. Мне не хочется к ней притрагиваться». Это был золотой хронометр капитана Брайерли, подвешенный за цепочку к поручням.
Как только я увидел хронометр, меня словно осенило, сэр. Ноги мои подкосились. Я точно своими глазами увидел, как капитан прыгал за борт; я бы мог даже сказать, где это случилось.
