был так созвучен похоронному звону моих мыслей, что я ответил тотчас же, мысленно представив себе улизнувшего от суда немца-капитана:
– Пусть меня повесят, если я знаю ответ, но молодой человек сам на это идет.
Я был изумлен, когда Брайерли произнес следующую загадочную фразу:
– Ну конечно. Разве этот Джим не понимает, что его негодяй шкипер попросту струсил и сбежал? Чего же он ждет? С ним покончено!
Несколько шагов мы прошли в молчании.
– Зачем пожирать всю эту грязь? – воскликнул Брайерли, употребляя энергичную восточную поговорку – пожалуй, единственное проявление энергии на Востоке, на пятидесятом меридиане.
Я подивился ходу его мыслей, но теперь считаю их вполне естественными: наверное, бедняга Брайерли думал в тот момент о самом себе. Я заметил ему, что, как известно, шкипер «Патны» себя в обиду не даст, да и денег, если надо откупиться, раздобудет. С Джимом наверняка все обстоит иначе: власти временно поместили его в гостинице для моряков, и, похоже, в кармане у него нет ни гроша. Нужно иметь деньги, чтобы удрать.
– Нужно ли? Не всегда, – горько усмехнулся Брайерли. Я еще что-то сказал, а он ответил: – Ну так пусть этот парень зароется на двадцать футов в землю и там остается. Клянусь Небом, я бы поступил именно так!
Почему-то его тон задел меня, и я заметил:
– Чтобы выдержать эту пытку до конца, как делает он, нужно мужество. А ведь молодому человеку хорошо известно, что никто не станет его преследовать, если он, к примеру, сбежит.
– К черту мужество, – проворчал Брайерли, – такое мужество не поможет человеку держаться прямого пути, и оно ни гроша не стоит. Согласитесь, что это – своего рода дряблость. Вот что я вам предлагаю: я дам двести рупий, если вы добавите еще сотню и уговорите парня убраться завтра же поутру. Он производит впечатление порядочного человека, он поймет. Не может не понять. Эта огласка слишком отвратительна: я готов сгореть от стыда, когда матросы дают показания. Омерзительно, постыдно! Неужели вы, мистер Марлоу, не чувствуете, что я прав? Вы ведь моряк. Если бедняга Джим скроется, фарс разом прекратится.
Брайерли произнес эти слова с необычайным оживлением и потянулся за бумажником. Я остановил его и холодно заявил, что, на мой взгляд, трусость всех моряков «Патны», включая Джима, не имеет такого уж большого значения.
– А еще считаете себя моряком! – гневно воскликнул он.
Я ответил, что действительно считаю себя моряком, и, смею надеяться, не ошибаюсь. В ответ он сделал рукой жест, который словно лишал меня моей индивидуальности и смешивал с толпой.
– Хуже всего то, – заключил он, – что у вас, господа, нет чувства собственного достоинства. Вы мало думаете о том, что собой представляете.
Все это время мы медленно двигались вперед и теперь остановились напротив управления портом, вблизи того места, где исчезла, как крохотное перышко, подхваченное ураганом, массивная туша капитана «Патны».
