Мама всегда была моей спасительницей, мадонной, оберегавшей меня, защищавшей от всех несправедливостей, поддерживавшей мою веру в тот идеальный мир, который я нарисовал в своем воображении.
– Знаешь… – Мама обняла меня. – Ты у меня лучше всех!
– Угу, – пробурчал я, уткнувшись носом в ее мохеровую кофту, которую так любил. Ворсинки приятно щекотали нос. – Я ничего не понимаю в музыке.
– Ты? – Мама отстранила меня от себя и внимательно посмотрела мне в глаза. – Ты ее не понимаешь. Ты ее чувствуешь, Марк. Лучше, чем кто-либо.
– Нет… – хотел возразить я. Но мама перебила меня и серьезно добавила:
– Неужели ты думаешь, что эта женщина с нелепой прической в дурацкой кофте понимает в ней больше?
Мне почему-то стало смешно. Я вспомнил, как экзаменаторша короткими полными ногами нажимала на педаль фортепиано, и улыбнулся.
Я родился в заурядной советской семье инженеров, хотя в то время ай-кью любого инженера было намного выше, чем у сегодняшних кандидатов каких-либо наук, а то, как жили и мыслили мои родители, трудно было назвать заурядностью и ограниченностью. Они оба работали программистами на заводе Свердлова. Тогда эта профессия не была еще столь актуальна и востребована. Утром рано уезжали вдвоем, предварительно позавтракав омлетом или овсяной кашей, все время в диалоге, дополняя друг друга и помогая, – такое тихое, простое человеческое счастье. Поскольку родители много работали, моим воспитанием в основном занималась бабушка Полина Сергеевна.
Она никогда не повышала на меня голос и каждым своим словом и поступком пыталась мне внушить уверенность в себе, заставить поверить в то, что я лучший. Просто лучший – и точка.
С детства у меня была удивительная черта. Я никогда не любил биться в закрытую дверь – в прямом и переносном смысле. Поэтому я просто взял свою маму за руку. И мы спокойно вышли из здания музыкальной школы.
Однако столь эмоциональное испытание не помешало мне любить музыку. Я слушал музыку сердцем, воспринимал все нюансы. На день рождения родители дарили мне пластинки с записями Чайковского, Моцарта, позже – винил с джазом, к которому с таким предубеждением относились в советских семьях.
Моя бабушка Полина Сергеевна постоянно удивлялась:
– Разве можно так чувствовать музыку при отсутствии слуха? Твой экзаменатор явно был болен. Кстати, Маркуша, еще не поздно и мы можем повторить попытку… – при этом она изящно встряхивала головой с волосами, собранными в аккуратный пучок.
– Закончим с этой темой, – недовольно отвечал я. Нет, я не злился и уж тем более не взращивал в себе ненужные комплексы, так мешающие в нашей взрослой жизни. Я просто потерял интерес к самой идее стать музыкантом.
Есть в этом какая-то тайна выбора, который диктуется нам самой жизнью. Кто знает, кто или что за ней стоит. Что влияет на наши решения? Сиюминутное
