которого именно «лес». Таким образом, именно Лес, с его некогда бесконечной фауной, является пятым первоначалом мироздания, он вторичен по отношению к воде, воздуху и земле, но предшествует огню. Об этом, кстати, пишет и Хайдеггер – греческое hule превратилось в Римской империи в материальную субстанцию.
Цивилизация существует благодаря этим первоначалам – мы сжигаем органическую материю – газ, нефть, уголь, белки и все производные, которые, в конечном счете, порождены именно лесом. Город отвергает лес, он уничтожает его, но существует только благодаря ему. Но лес возвращается в город не только в виде необходимых продуктов питания, но и в виде алкоголя, табака, кофе, «травки», чая – всех тех допингов, без которых существование (в городе) невозможно.
Сделать сегодня открытие в философии, как все знают, немыслимо. Но если Бибихин прав, то эта фундаментальная идея о лесе как первоматерии становится своего рода открытием. В природном смысле человек был сиротой, у него была Мать-сыра-земля, но не было Отца. Я думаю, что подобные идеи высказывались очень давно, просто ныне они совершенно забыты. В любом случае, теперь он есть – Отец-Лес. Так, кстати, и назывался роман Анатолия Кима, напечатанный в 1990-е годы.
Все сходится: лес может быть суров, безжалостен, жесток, страшен, но и милосерден как настоящий Отец. И без него – мы сироты, ибо ничего нет страшнее бесплодной Земли…
Космос: ужас и восхищение
Когда ранней осенью низкое серо-облачное небо наваливается на деревню и в воздухе висит мелкий ингерманландский дождь – даже точнее мутное марево, – кажется, что это конец бытия и ничего иного больше никогда не будет. Хана.
Это высшая точка беспредельной скуки, тоски, переходящей в отчаяние. Человек самым жалким образом страшно зависим от климата – об этом много писали в XVIII веке, но потом забыли, уверившись в том, что homo sapiens – венец мироздания, способный подчинить себе природу.
Но проходит два-три дня, и часто после сильного ветра, разорвавшего и разметавшего это марево, над миром восходит ослепительное, но уже чуть прозрачное осеннее солнце. Это солнце последнее, предзакатное, в его свете есть какой-то чарующий, едва ли не мистический облик. Если выйти даже не на самые высокие холмы, а на косогор у озера, то буквально слепнешь от космического света, в котором утопает все окружающее: и полумертвые избы, и увядающая природа; и ты ощущаешь потрясающее единство с мирозданием.
Наверное, это состояние именуется «русским космизмом», в котором до сих пор никто не может толком разобраться. Это подлинный космос, открывающийся над крохотным клочком земли, который ночью опускает над ним млечный путь с мерцающими звездами, висящий так низко, что кажется, что можно дотянуться рукой.
Пять столетий назад Джордано Бруно, осознав бесконечность мироздания, говорил об этом с неописуемым восторгом:
«Вселенная едина, бесконечна, неподвижна. Едина, говорю я, абсолютная возможность, едина действительность, едина форма или душа, едина материя
