небо пустоты,и небо непогоды,
последняя слеза
без боли и печали,
которую глаза,
как мир, не удержали.
«Где-то глаза кочуют…»
Е.
Где-то глаза кочуют,
думаю, в вышине.
Ангелы в нас ночуют,
прямо в хорошем сне.
Спи, говорю, родная,
очи закрой – и спи,
медленно поднимая
солнце в чужой степи.
«Где очень больно, там светло…»
Е.
Где очень больно, там светло,
а здесь темно и не бывало.
Я спал и думал: всё прошло,
а оказалось – всё пропало.
Удушье снов, удушье слёз —
до немоты и полной муки
произносить большой мороз
и в нем клубящиеся звуки.
У этой музыки твои
зрачки сиреневые… Боже,
и ледяные соловьи
без оперения и кожи…
«В стену горох, в стену горох…»
В стену горох, в стену горох,
ливень в последней своей прямизне.
Это не птица защёлкала – бог
заговорил во сне.
Трогаю капли, на пальцах коплю,
складываю в ладонь.
Всё, что люблю, всё, что люблю, —
это вода и огонь.
«Стукнет с небес дубинка…»
Е.
Стукнет с небес дубинка
в бочку. И – боже мой —
сохнет твоя рябинка,
брошенная тобой.
Не с высоты полёта
ангела, а с земли
видно: твоя работа,
след от твоей петли.
Ливень оплетью длинной
вытянет месяц май.
Ночь просижу с рябиной:
только не умирай…
«Сад напросился в дом…»
М. Никулиной
Сад напросился в дом.
Веткой открыл окно.
Что ж, посидим вдвоём,
выпьем своё вино.
Выпьем его до дна,
и – лепесток на дно:
бездна у нас одна.
Сердце у нас одно.
«К вечеру, пустившему слюну…»
К вечеру, пустившему слюну,
к вечности, успевшей удлиниться,
звери, насекомые и птицы
полную включили тишину.
Это голос Бога? – Ни гу-гу.
Или спичкой чиркнула цикада?
Хочешь, я прощу и помогу? —
Господи, не уходи из сада.
Помолюсь за Бога моего,
чтоб не плакал – вечный, одинокий…
Голос у него такой высокий,
что не слышно голоса его.
Тесно в сердце сыну и отцу —
пусть они додумают родное,
чтобы постоять лицом к лицу,
упираясь в зеркало двойное.
«Всюду Господа белые брови…»
Всюду Господа белые брови,
одуванчики и облака.
И разрывы растительной крови
в коронарных сосудах цветка.
И
