было брать без опаски. И соболь водился по таёжным вискам, и белка, а что касается ондатры, так её было даже чересчур густо в кормовитых озёрах.
Гаврила в поездку сговорил с собой пятилетнего внука Генку и был этим весьма доволен. Три месяца назад он схоронил свою старуху. И вот теперь, как только оставался один, она являлась ему. Это не пугало, но как-то смущало, настраивало на похоронный лад. Случалось, он умолял старуху оставить его, не тревожить, но она молча глядела, не внимая словам.
Давно уже на Авлакан-реке поменяли охотники дедовские шитики на дюралевые «казанки», но Гаврила всё ещё плюхал на старой посудине. Ладно сшитая, густо просмолённая, с громадным носовым багажником, куда можно при случае упрятаться от непогоды всей семьёй, лодка его высокомерно и гордо бороздила заметно помутневшие за последние лета воды реки. Стационарный мотор, в просторечии – трещотка, вопреки всем инструкциям и гарантиям, безотказно тянул любой груз вот уже много лет, пожирая при этом до смехотворности мало бензина.
Загрузив шитик, Гаврила без дела потоптался на берегу, перхая и как-то смущённо сморкаясь, потом решился и, сказав внуку: «Погодь-ка, однако», побежал в село мелкой стариковской рысцой.
Генка уселся на самом носу шитика, стал подманивать рыбью мелкотню, поплёвывая в воду. На каждый плевок сикилявок собиралась уйма, и они устраивали такую чехарду, что вода словно бы вскипала.
Смущённо покашливая, вернулся Гаврила. Лицо у деда было простецки-плутоватое, а нос, крупный и весь в ямочках, как резиновая губка, предательски алел.
– Ты зачем пил? – спросил, обидевшись, Генка.
– Чё ты, чё ты! – ещё больше смутился дед и заперхал не переставая: – Кхе-кхе-кхе…
Он действительно (для того и бегал в село) маленько выпил. Да и разве это выпивка – кружка только-только ставленой браги, резко шибающей в ноздри дрожжами. Но и не выпить он не мог – мучило: устоялась аль нет? А тут случилось, что не было в избе невестки, никого не было – как не попробовать!
Теперь в животе у Гаврилы поигрывало, подкатывало к горлу, и он даже в утайку икнул, но и согревало внутри, и куражу маленько давало.
Погоды устоялись. Июль палил вовсю. И уже потягивало по реке молодым сеном, хорошо пожухлой гребью и чуть уловимо – пожарами. Где-то горела тайга.
Солнце пылало, но тут, на стрежне, при малом ходе шитика было свежо и даже чуть ветрено. Мокрец ещё не появился, да и комара в нынешнем году пока не было. Генка, пошарившись глазёнками по берегам, заскучал, сморился и залез в багажник. Укрывшись с головой дедовской брезентухой, заснул там, и только две крохотные пяточки резиновых сапог выглядывали наружу.
Гаврила смотрел на эти пяточки, отвлекаясь от фарватера, и трогательная нежность переполняла сердце. Ему мнилось, что никого не любит так Генка, как его… И ещё понял, что ему очень не хочется – туда, к старухе. Всё ещё чего-то недожил, недосмотрел на этом свете. Всё ещё жить охота.
Густо и чуть даже горячо пахнуло на Гаврилу свежей гребью.
