строго-настрого наказала, чтобы я накормил её. И ещё, она, помахав туда-сюда пальцем перед моим облупленным от солнца носом, добавила: «Ни в коем случае, слышишь, ни в коем случае! – ещё раз повторила она строго, – не вздумай оставить её без воды. Узнаю! Уши оборву!»
У меня и раньше случались такие промахи. Так Мунька в прошлый раз уже не выдержала наверно, наябедничала на меня. Когда мама пришла с работы и подошла к ней, она как замычит, а потом как заплачет, не как человек, конечно, навзрыд, а молча: из глаз слёзы как покатятся, крупные-крупные, величиной с горошину! Мама обняла её за шею, гладит и приговаривает: «Опять этот бездельник с друзьями целый день на арыке проболтался! Ну, я ему, паразиту, задам!»
Мунька постепенно плакать перестала, и нет-нет, да посмотрит в мою сторону, как-бы говоря этим – «Ну, что, дождался, не будешь меня без воды оставлять. Я ещё не то про тебя могу порассказать. Мама ахнет!»
Я, так, чтобы мама не увидела, показал ей кулак, но чтобы она меня окончательно не выдала, решил исправить свою оплошность с водопоем. Пришлось быстренько принести Муньке три ведра воды. Так она, зараза, всю воду выпила до дна и ещё наверно хотела, но мама сказала: «Хватит Мунька, а то лопнешь! Он тебе, попозже, ещё принесёт» – и так это строго посмотрела на меня, что я даже чуть-чуть испугался, что меня накажут. Но, ничего, обошлось!
– Вовка! – говорю я, – мне корову надо накормить, а потом ещё и напоить. Кроме того…, я почесал в затылке…, у меня арифметика под грушей лежит-прохлаждается…, и вообще – я, наказанный! Потом немного подумал и добавил для пущей убедительности: «Мне, к твоему сведению, со двора строго-настрого запретили выходить».
– Подумаешь! Арифметика у него! Впереди ещё половина лета. – Никуда твоя любимая арифметика не денется! – стал уговаривать он меня.
Я, в душе конечно, а не на виду, так надеялся, так надеялся, что он уговорит меня, а я соглашусь пойти с ним. Втайне я даже помогал ему себя уговаривать.
…А за корову не боись. Мы корове груш натрясём, пусть наслаждается. – «Ваша корова любит груши?» – продолжал он искушать меня. Мы всего-то на часик сбегаем, искупаемся и бегом назад. Твои даже не узнают. Гарантирую! Кто им скажет? Не, ты же? Я-то, точно – нет! Я же твой друг!
Наконец он чуть-чуть прервался, наверное, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, и продолжил: «Между прочим, корове тоже хоть раз в жизни груш поесть хочется…»
Последние Вовкины слова, особенно о любви коровы к грушам, сломили моё, не такое уж твёрдое сопротивление. Я был бессилен перед его доводами, как крепость «Измаил» перед Суворовым. Я недавно об этом прочитал в книжке. Ин-те-рес-ная…! – Не читали…? Напрасно.
Мы быстренько залезли на дерево, натрясли груш, а потом я вывел из прохладного сарая Муньку.
Вначале она упиралась: ну, скажите, пожалуйста, какой здравомыслящей корове, так я подумал, когда выводил её, захочется прохладное стойло покинуть, и париться на жаре?
Тогда
