просит мама.
Пропускаю ее вперед и иду следом.
– Может, двадщатка ещть? Или рублей дещять? – Слышится за спиной.
Еле сдерживаюсь, чтобы не обернуться и не выругаться. Жаль бедную мать, она в последнее время только и слышит от меня, что грубости.
Поднимаемся по скрипучим изгнившим ступеням. Дверь в нужную квартиру не заперта. Входим внутрь, там тихо. И я уже начинаю жалеть, что не курю. Хотя даже сигаретный дым не смог бы скрыть собой запахи тлена, сырости и кислого, полуразложившегося мусора, стоящие в помещении.
Обувь не снимаю. Мне не хочется ступать белыми носками на облупившийся пол, который, как догадываюсь, намывала не так давно моя же собственная мама. Все наши конфликты последних двух лет происходили из-за того, что она почти ежедневно ходила сюда, чтобы ухаживать, прибираться и кормить этого подонка.
Мама снимает туфли, вешает плащ на крючок и почти бежит в одну из комнат. Словно что-то чувствует.
– Жора! – Говорит она так жалобно, что у меня в душе все переворачивается.
Когда я подхожу к комнате, вижу, как мать склоняется над мужчиной, чтобы протереть ему платочком мокрый лоб. Заботливо, нежно. От увиденного перед глазами плывет туман. Больной выглядит, словно мумия. Худой, с выпирающими костями. Обтянутый бледно-желтой кожей старик, накрытый тоненьким одеялом.
Он кивает ей в знак благодарности и переводит взгляд на меня. Мне дурно. Хочу сделать шаг назад и вдруг вижу на полу большой эмалированный таз, наполненный густыми массами темно-бурого цвета. Едкий запах исходит именно оттуда. Догадываюсь, что это его рвота, и начинаю задыхаться. Словно вязну в снегу, ноги немеют, спина покрывается холодным потом.
Стою.
Когда мама хватает таз и проносится мимо меня в ванную, отшатываюсь и ударяюсь плечом о косяк. Зачем она это делает? Зачем ухаживает за тем, кто поступил с ней по-сволочному? Ведь мы же были маленькими и почти беспомощными, когда он ушел. Бросил нас без средств к существованию и даже ни разу не поинтересовался дальнейшей судьбой собственных детей.
Перевожу взгляд на мужчину, а он все так же смотрит на меня, не отрываясь. Будто не узнает. Не мудрено, я и сам не узнаю его. Не чувствую ничего, кроме отвращения. И брезгливости.
Делаю над собой усилие, подхожу ближе и сажусь на хлипкий стул, стоящий возле его кровати. Сглатываю, пытаясь протолкнуть вязкую слюну в пересохшее горло.
Гляжу на него и думаю только о том, что нужно пожалеть. Жалость. Вот что ты должен сейчас испытывать. Жалость. Жалость. Хотя бы немного жалости. Медленно выдыхаю, выпрямляю спину и собираюсь с мыслями.
– Привет, сынок. – Начинает он первым.
Его голос надтреснутый и слабый. Звучит не громче звука, с которым сминают в шарик кусок дешевой газетной бумаги. Руки дрожат, пытаясь оторваться от кровати и потянуться ко мне, но движение бессильно обрывается, так и не начавшись.
– Привет. – Произношу я тихо.
Кратко,
