на скамье ко мне поближе. Он рассказал, что хочет уехать в Америку, на что я подумала, что у некоторых не получилось закрепиться и в миллионном городе, не говоря уже об Америке, мой брат уехал в Америку и там затерялся.
Оттого, что он все время пересаживался на скамье, чтоб быть ко мне поближе, я оказалась на самом краю и мне некуда было отступать. И тогда я сказала, что мне нужно идти. И в самом деле, я очень замерзла, и ноги мои замерзли так, что я перестала понимать, мокрые они или сухие.
– Давай я тебя провожу, где ты живешь? – спросил он, тоже вставая со скамьи, – или я постираю твой платок и занесу его тебе домой.
– Платок? – вспомнила я, – если хочешь, оставь его себе.
Он не заметил, что я не ответила на его вопрос.
Я знала его стихи и любила их, но мне не хотелось, чтоб меня провожали. Для меня стал испытанием уже этот разговор, так я отвыкла от людей. Я хотела остаться в одиночестве, и как можно скорее. Я не сказала ему, что живу в малосемейках, а только поспешно с ним попрощалась. Подобное пристает к подобному, – это вечный закон.
Вечером я сидела на кухне, выкрашенной в синий цвет почти до потолка, с синим подоконником и синими рамами, и читала его открытки. Мне всегда хотелось узнать, как у человека произрастают стихи в голове. Вот взять его – он был такой худой, серый, с острым лицом, временами суетливый и неприятный, и все время по городу, неутомимо, вприпрыжку… А в голове у него была целая мастерская, все в движении-брожении, и строил-то он из всем доступного материала. Его мастерская никогда не прекращала своей работы: сколько раз я видела его, идущего вприпрыжку по городу с бессознательным видом. О чем же он может писать, думала я, если он ничего не замечает кругом? Я всегда думала, что художник или поэт должен иметь зоркий взгляд и мудрое сердце, – это не мое, это скорее всего Экзюпери. Но мой знакомый направлял свой взгляд внутрь самого себя и временами так глубоко, в самую бездну, что в ней тонул, и тогда соседи вызывали санитаров и те увозили его в психушку.
Когда я однажды открыла местную газету и увидела его стих, я прониклась благодарностью к газете, потому что для нее было подвигом – напечатать стих «Истонченный мозг». Я вырезала его из газеты, приклеила на кусок картона и повесила его в кухне. И снова подумала, что подобное стремится к подобному. Но это стремление было для меня равно смерти, потому в правом нижнем углу картона я приписала: «Хочу быть обычным человеком и ходить по земле, и до скончания века вспоминать о тебе».
«О тебе» – это я имела ввиду свою неизлечимую болезнь, которая начала отступать, и я провожала ее уход с благодарностью к жизненным силам, которые, оказывается, жили во мне.
Я не хотела быть гениальной, а хотела быть обычным земным, очень земным человеком, но это плохо у меня получалось: когда-то давно я застряла между небом и землей, а мой знакомый, похоже, набирал с каждым годом скорость, устремляясь вверх.
Когда мне сказали,
