в смертной женщине и полюбил ее. Я люблю Еву даже во сне и вновь переживаю первую минуту нашей встречи, которой – о боже! – могло и не быть, сбеги я от тетки на две минуты раньше.
Опасаясь подходить близко, я с приличного расстояния позвал девушку:
– Миссис Ева!
– Георгий! – властно крикнула Маро Д. – Убирайся, не позорь меня, осел ты этакий! – спокойным голосом завершила она по-армянски.
– Миссис, подойдите ко мне, я что-то хочу вам сказать, а то я сам боюсь подходить, – поманил я, весь внимание, готовый отскочить в любую секунду.
– Боитесь? А почему вы боитесь? – улыбнувшись, спросила Ева.
– Я сказал ей, что у нее плохие картины. За что она может покалечить меня, понимаете? Она очень сильная, сто килограмм поднимает.
– Это ваш сын? Какой милый, – светски любезно обратилась Ева к Маро Д.
– Это мой племянник, – снисходительно отвечала та. – Не обращайте на него внимания, он пьяный.
– О-о! Пьяный? – округлила глаза миллионерша.
– Нет-нет! Не верьте ей, – торопился я. – Она всех обманывает, она хочет и вас обмануть. Да, да, хочет продать вам за бешеные деньги свою мазню. Вы ей не верьте, ни слова больше, и пойдемте со мной, я вам покажу настоящих художников.
Удивленно поглядывая то на Маро, то на меня, иностранка совсем растерялась и, хотя по-прежнему хранила на лице любезное выражение, вопросительно произнесла:
– Но это скандал, миссис Д.?
– Ничего, я его сейчас удалю, – отвечала тетка, произнося слово «удалю» как «удавлю», и двинулась ко мне.
Я пулей вылетел из мастерской, подхватив свой пакет. Не слыша за собою топота Маро Д., я остановился. Затем поспешно сорвал с пакета газетную обертку, скрутил в рыхлый жгут и, достав спички, поджег бумагу. С пылающим факелом я вновь ворвался в мастерскую и с криком «Маро! Я подожгу твою хавиру!» забросил газетный жгут на антресоли. Там задымило и секунду спустя вспыхнуло небольшое желтое зарево. Маро всплеснула руками и с проворством бегемота кинулась вверх по лестнице. Я крепко схватил за руку Еву и, не дав ей опомниться, силой потащил ее вон, не обращая внимания на ее громкие протесты. Сзади что-то грохнуло и покатилось вниз, со стуком считая ступени. Я знал, что их, проклятых, было одиннадцать. Сколько раз, напившись доступного теткиного вина, я съезжал вниз, считая их собственным задом. Должно быть, Маро Д. последовала тем же путем и в такой же пунктуальной последовательности.
Я этого не видел, потому что вообще с тех пор не видел Маро Д., я изо всех сил тащил Еву. И уже далеко за воротами я приостановился, удивленный тем, что не слышу никаких возгласов сзади. Обернувшись, я увидел, что Ева смеется, раскрыв широкий рот, – так сказать, умирает со смеху, и глаза ее сверкают от навернувшихся слез беззвучного смеха. И тогда я бросился перед нею на колени, обхватил ее и уткнулся лицом в длинный шарф, свисающий с ее плеча, я вытер этим шарфом свои
