глазами все расплывается, кружится. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем я осознаю, что лежу на траве. Из мобильного доносится металлическое эхо голоса папы.
Прижимаю телефон к уху. Перед глазами пляшут пятна.
– Джульетта! – кричит папа. – Джульетта, я вызываю службу спасения. Ответь мне!
– Я здесь, – выдавливаю я. Всхлипываю. – Не отдавай ее вещи. Пожалуйста.
– Не буду, – тихо говорит он. – Хорошо. Не буду.
Солнце припекает, высушивая на моем лице дорожки от слез и стягивая кожу.
– Хорошо.
Нужно извиниться, но слова не идут. Для меня это равносильно тому, чтобы просить прощения у человека, загнавшего мне железный шип в грудь. Я надрывно дышу, не в силах успокоиться.
– За тобой приехать? – спрашивает папа.
– Нет.
– Джульетта…
– Нет.
Я не могу пока уйти отсюда. Не могу пойти домой и увидеть ее разложенные на столе вещи.
– Убери их, – прошу я.
– Может быть, нам стоит поговорить…
Меня сейчас стошнит.
– Убери их!
– Уберу. Уберу. – Он некоторое время молчит. – Когда ты вернешься домой?
Отец не задавал мне этого вопроса со дня ее смерти. И впервые за все это время дал понять, что не забыл о моем существовании. Он даже удосужился спросить, нужны ли мне какие-нибудь ее вещи. Сам-то он, наверное, до чертиков жалеет об отправленном мне сообщении.
– Когда буду готова.
Я нажимаю на отбой.
Глава 7
ТЫ МОЖЕШЬ ПОИСК АТЬ информацию о моей маме. Если набьешь в поиске «Фото “Сирия” Зои Торн», то найдешь один из самых известных ее снимков. На нем мальчик и девочка смеются, качаясь на качелях. За их спинами разбомбленное здание и двое мужчин с автоматами в грязной, покрытой пылью одежде. Потные, истощенные и напуганные. Вокруг ничего не осталось, кроме этих качелей. До сих пор никак не могу решить, веет от этого снимка тоской или надеждой. Может быть, и тем и другим.
После смерти мамы мы убрали ее оборудование для съемок в дальний угол подвала. Никто не притрагивался к нему… до сегодняшнего дня. Сегодня днем мой папа был готов продать все оборудование бывшему редактору мамы.
Меня это задело. Фотопринадлежностей очень много, и они стоят кучу денег. Тысячи долларов. Возможно, и десятки тысяч. Мы небогаты, но и не испытываем нужды. Папа сказал, что решил продать мамины вещи не из-за денег, и мне захотелось его ударить. Если дело не в деньгах, то зачем делать такое? Зачем избавляться от вещей, которыми она так дорожила? Я спросила, не желает ли он столь же бесцеремонно продать ее обручальное кольцо. Он ответил, что ее похоронили вместе с ним. И заплакал.
Я почувствовала себя последним дерьмом. И все еще чувствую.
Какая глупость – это зачеркивание. Дело привычки. Мама запрещала браниться. Она потратила прорву денег на то, чтобы научиться бить в самое сердце словами и снимками, поэтому
