ыли между собой знакомы, и это неудивительно: город был маленький. Женщину с улицы Буграшов узнавали в автобусе, в котором она ездила в больницу и в редакцию. Она была очень больна. Пассажиры сделали бы все на свете, чтобы спасти ее. Никто из них уже не в силах был ей помочь.
Молодой репатриант по имени Йеошуа Глоберман, наверно, видел ее один или два раза в Тель-Авиве. Он оставил след в истории как военный деятель и дипломат. Он был одним из представителей еврейского ишува (то есть жителей еврейских городов и поселков) Палестины, а весь еврейский ишув, как некий коллективный Яаков, находящийся на пути к переходу на следующую ступень, на которой он получит имя Израиль – Государство Израиль – любил свою Рахель…
По пятницам весь ишув покупал газету «Давар» с субботним литературным приложением, где на первой странице было новое стихотворение Рахели, написанное на том самом разговорном иврите, который создавался и лелеялся в те дни лично каждым из тех, кто на нем говорил. «Рахель – это гармоничное раскрытие формы и содержания. Кувшин и содержимое в их единстве. Ее лицо, одежда, походка и ее поэзия поразительно сочетаются. Она сама – удачная иллюстрация к своему творчеству», – написал Йеошуа Глоберман, один из представителей ишува, который погиб в 1947 году под Латруном и получил посмертно звание генерал-майора Армии Обороны Израиля.
А вот отрывок из книги «О, Иерусалим!», написанной Ларри Коллинзом и Домиником Лапьером. Действие происходит в 1948—1949 годах, герой данного сюжета – другой командир ЦАХАЛа: «Ротный командир Иска Шадми вспоминал впоследствии, что в его роте собрались сплошь романтически настроенные юноши и девушки, которые прибыли на военную службу с саквояжами и чемоданчиками, полными всякой всячины – у каждой девушки имелся томик стихов Рахели, воспевшей Кинерет. Шадми построил их и предупредил, что отныне все свои вещи каждому бойцу придётся таскать в рюкзаке. «Выбирайте, что вам нужнее: стихи или одежда?» – спросил он. Некоторые девушки ударились в слёзы. «И с этими детьми, – подумал Шадми, – десятью винтовками да четырьмя пулемётами я должен идти в бой за Иерусалимскую дорогу!»
Это уже следующее поколение. Поколение, готовое умереть за свою страну и не готовое расстаться с томиком стихов Рахели. Потому что, если выкинуть его из рюкзака, станет гораздо менее понятно, за что же они идут умирать…
Погружаясь в ее биографию, первым делом ощущаешь, что ты окунулся в легенду. Ее жизнь пронизывают, накладываясь друг на друга, легенды, которые с любовью пересказывают исследователи, профессора, студенты… Каждый эпизод – своя легенда: как Рахель учила иврит, как Рахель отказывалась говорить по-русски, как Рахель встретилась в Хацер Кинерет с будущим президентом Израиля, как Рахель выгнали из Дгании (последнее – не просто легенда, а всеобщее национальное покаяние, которое считают нужным принести даже те, кто не имел отношения к данным событиям).
Есть и главные легенды, претендующие на то, чтобы оплести своей канвой все основные события ее жизни. Одна из них сохранялась на протяжении более полувека после ее смерти, и, чтобы ее опровергнуть, пришлось в буквальном смысле вскрыть сейф, и затем еще разгрести завалы в архиве.
Легенды связаны с некоторыми ее стихами – с событиями, относящимися к ним, и с их предполагаемыми адресатами.
Легенды связаны даже с ее родителями. Об ее отце и об ее матери, о каждом в отдельности, существует своя легенда.
По русски ее называют «поэтесса Рахель», что является переводом с иврита «Рахель а-мешоререт», а это имя, в свою очередь, создано для того, чтобы отличить ее от другой, библейской Рахели, в честь которой она и взяла себе свой псевдоним, подписав в пятнадцатилетнем возрасте, по совету матери, одно из своих стихотворений этим именем. Кем бы она была, если бы этого не сделала? Возможно, русскоязычной поэтессой Раей Блювштейн…
Ее биография примерно до 14—15 лет поразительно схожа с биографией Марины Цветаевой: очень культурная и обеспеченная семья; с детства – погружение в Чехова, Тургенева и Толстого, – последний сыграл особенную роль в ее юной жизни; неразлучная сестра, писавшая воспоминания об их детстве и юности; болезнь и смерть матери… Рая Блювштейн, родившаяся в Саратове и проведшая детство и юность в Полтаве, должна была оказаться в одном ряду со своими ровесниками и обладателями таланта схожего уровня – Цветаевой, Ахматовой, Мандельштамом, Пастернаком. Ей предназначалось стать одной из них, остаться в истории в роли представительницы «серебряного века» русской поэзии. И так и произошло бы, если бы… Если бы она не стала Рахелью, и если бы ее не позвал за собой Яаков…
Библейский сюжет четко просматривается на протяжении всей ее жизни. Она – вдохновение для Яакова, того самого обожающего ее коллективного Яакова – земледельцев, политиков, учителей, врачей, литераторов, домохозяек – который строит страну и вот-вот перейдет на новую ступень и станет Израилем, когда еврейский ишув Палестины превратится в Государство Израиль. Она – та самая Рахель,
