здесь раньше, только заходили с другой стороны холма. Где-то недалеко отсюда, как мы знали, имелся пролом, он выводил на изрезанный камнями крутой склон.
Когда мы, наконец, вылезли на свежий воздух и увидели восход, головы наши закружились, и сознание едва не покинуло нас. Мы всё ещё не верили, что спаслись. Очень хотелось пить, и мы со Спицыным принялись слизывать росу с мягкой зелёной травы, а затем я набрал её в ладони для Любы. Она выпила живительную жидкость из моих рук и поцеловала меня в щёку. Вот когда я ощутил, что такое настоящее счастье!
Я пребывал в нирване, однако наша любовь закончилась, не успев начаться. Нас стал тягать на допросы тот самый сухарь, оказавшийся капитаном уголовного розыска Кузьминым. Несмотря на описания похитителей, которые я и Спицын дали со слов наших погибших проводников, и которые в точности совпали с показаниями Любы, милиция никого не нашла, и уголовное дело было прекращено за отсутствием состава преступления, – якобы имел место безобидный розыгрыш. Прокурор санкционировал решение начальника милиции.
Мы со Спицыным не успокоились, поскольку нас не оставляла убеждённость в том, что сообщники Роберта выкрали Любу для него, инсценировав нападение неизвестных лиц. Мотивы, как нам казалось, были очевидны, – она отказывала ему в близости на пляже, куда он систематически возил её. Моря девочку в каменоломне голодом и жаждой, негодяи рассчитывали довести свою жертву до такого состояния, когда за глоток воды и кусок хлеба она будет готова на всё, однако наше вмешательство спутало им планы. Кузьмин поднял на смех все наши доводы, в то же время искренне восхитился нашему воображению, и, в конце концов, посоветовал навсегда забыть об этом деле.
Родители Любы были нам очень благодарны, однако чувствовалось, что неожиданное близкое знакомство дочери со мной тяготит их. Я с гордым видом заезжал за ней во двор на мотоцикле, теперь здесь со мной первыми здоровались все, однако её постоянно не было дома, как с милой улыбкой сообщали родители, а вскоре меня снова пригласил к себе Кузьмин.
Оказывается, он проверил железного коня, на котором я лихо рассекал по улицам, и выяснилось, что он собран из деталей ранее угнанных мотоциклов. Одним махом капитан раскрыл пять или шесть краж, навесив их, естественно, на меня. Вот такой я сделал ему подарок, а мне вместо благодарности грозило восемь лет колонии. Спасибо, что закрывать он меня не стал, учёл возраст, позволил гулять под подпиской о невыезде, однако переживания мамы оказались хуже тюрьмы. В ответ на мои горячие пояснения, что я ни в чём не виноват, раздавался такой горестный плач, что хотелось зажать уши и бежать из дома, куда глаза глядят.
Следователь мучил меня недолго, мои показания его мало волновали, он их совершенно не слушал, зарывшись очками в моё пухлое уголовное дело, и вскоре отправил материалы в суд. Народный судья Дмитрий Николаевич Яковенко, участник войны, офицер-артиллерист в отставке, внимательно изучил дело и вернул его на доследование. Он не поверил, что пятнадцатилетний
