говорили только обо мне, и это их тоже бесило.
В разгар драки, я стукнулась головой об стену и кусок старой плитки откололся и со звонким стуком упал на пол. Лариса, которая не участвовала в драке, подняла осколок, потом медленно подошла ко мне. Ее лицо устрашающе распухло, как будто разбитая любовь ранила кожу изнутри. Приблизившись ко мне вплотную, она прохрипела:
– Ненавижу. Ненавижу тебя, стерва! Сука!
Угрожающе замахнувшись, она пару секунд стояла надо мной, а потом резким движением рассекла мне острым концом плитки лицо. Мне показалось, что она отсекла мне полщеки. Сквозь боль я почувствовала, как из большой рваной раны на лице хлынула кровь, и гадюки быстро расползлись по своим убежищам.
Мне вызвали скорую. Щеку зашили, две недели мое лицо было забинтовано, как у мумии, и я ходила на перевязки в медпункт. Но стало легче: душевную боль заглушала физическая и, по сравнению с раной на лице, кровоточащий рубец в душе, казался не таким страшным. А еще на меня перестали смотреть парни, в этом тоже был плюс.
***
Мой шрам во всю щеку нравится Игорю. Он проводит по нему пальцем, называет его “ведьминой меткой”. Он не знает историю его происхождения. Он вообще, к его счастью, ничего не знает об интернате.
Глава 11
Когда ты совершенно один идешь по лесу, не зная, куда податься, в какую сторону держать путь – это страшно. Но не так страшно, как тогда, когда ты живешь среди множества людей, но ни один из них тебя не слышит, не понимает. Вот тогда, действительно, к горлу подступает чудовищный, леденящий ужас.
***
Анжелика появилась тогда, когда я возненавидела жизнь настолько, что была готова без сожаления распрощаться с ней. Каждую ночь я пробиралась босиком на интернатовский чердак и ревела там навзрыд. Я точно знала, что когда-нибудь сделаю это, что смогу.
В ту ночь я окончательно решилась. Пролезла через люк со сломанным замком на крышу и встала босыми ступнями на самый край карниза. Волосы взлетали вверх от резких порывов ветра, снег слепил глаза. Меня бил озноб: то ли от страха, то ли от холода. Неуклюже раскинув худые руки в стороны, я пыталась представить последний полет в темноту, которая заканчивает все жизни без исключения. Хлопья снега на пижаме стали похожими на птичьи перья, руки – на крылья. Наконец, я подняла ногу.
“Прости меня, пап…”
Вдох, выдох, шаг…
Но движение почему-то получилось не вперед, а назад, и спустя секунду я уже лежала на крыше, придавленная неимоверной тяжестью чужого тела.
– Ты идиотка? Вот черт! Нет, я, конечно, сразу поняла, что ты идиотка, но чтобы вот так…
Крупная фигура сначала поднялась сама, а потом резко подняла меня, схватив за обе руки. Я снова начала дышать.
– Вот черт, холодно. Так и до бронхита недалеко. Подумать только, лазить по крышам за сумасшедшей девкой, – и она протолкнула
