XIX в. уже с готовым содержанием, выработанным к тому времени европейской теоретико-литературной мыслью.
«Словесность народа, – пишет О.М. Сомов, – есть говорящая картина его нравов, обычаев и образа жизни»144. «Климат, образ правления, вера, – вторит ему А.С. Пушкин, – дают каждому народу своеобразную особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу»145. Всё это и придает «зеркалу поэзии» народный характер. «Вера праотцев, нравы отечественные, летописи, песни и сказания народные – лучшие, чистейшие, вернейшие источники для нашей словесности», – отмечает В.К. Кюхельбекер, указывая на то, что должно определять национальное своеобразие «истинно русской поэзии»146.
Пытаясь найти в нашей литературе XVIII – начала XIX в. «черты народности», А.А. Бестужев-Марлинский считает, что они встречаются только у Д.И. Фонвизина, И.А. Крылова и А.С. Пушкина, правда не уточняя какие, и приходит к выводу: «…у нас нет… литературы», «образцовые дарования» которой «носят на себе отпечаток не только народа, но века и места, где жили они…»147 Пройдет немного времени и о том же будет говорить И.В. Киреевский: «…у нас еще нет литературы», потому что в произведениях наших писателей нет «полного отражения умственной жизни народа»148. Спустя четыре года, в 1834 г., то же скажет и Кс.А. Полевой: «У нас нет литературы, потому что книги русские не выражают вполне России», а «писавших и пишущих у нас так мало, так ограниченно, что их нельзя назвать представителями русского ума…»149 В сентябре того же года с аналогичным заявлением выступит В.Г. Белинский, отметив, в отличие от Кс. Полевого, четырех писателей, которых уже вполне можно считать народными, представителями нашей национальной, уже собственно русской литературы, – Державина, Пушкина, Крылова и Грибоедова150.
Все эти годы наши критики, провозглашая вслед за Сомовым: «…народу русскому… необходимо иметь свою народную поэзию…»151, пользуясь общими критериями «народности литературы», никак не могли определить критерии народности уже собственно русской литературы152. Характерной ее чертой, получившей отражение в памятниках древнерусской словесности, Бестужев-Марлинский будет считать «непреклонный, славолюбивый дух народа, а в народных песнях – «сердечную теплоту» и «уныние»153. П.А. Вяземский обнаружит в баснях и пословицах «насмешливость лукавую», полагая ее «яркой чертой ума русского»154. «Веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться» как «отличительную черту в наших нравах» отметит Пушкин155. Первым, кто попытается все это как-то суммировать и дать ответ на вопрос, что может служить важнейшим, главным, если не сказать единственным, показателем национального своеобразия русской литературы,
Литературно-критические работы декабристов. – С. 272.
См.:
