style="font-size:15px;"> В статье осуществлен анализ трех стихотворений Державина (эпиграмма, эпитафия, акростих). Сближены Радищев и Шелехов, познавшие Сибирь, Ломоносов и открытие Америки, восьмистишная строфа и мотив смерти – и пр.
Ключевые слова: стих, акростих, катрен, восьмистишие, реминисценция, линеарность.
Ilyushin A.A. Derzhavin about Radischev and Shelekhov
Summary. The article presents the analysis of three poems by Derzhavin (an epigram, an epitaph, an acrostic). Bringing together Radischev and Shelekhov who had known the Siberia, Lomonosov and the discovery of America, stanza of 8 lines and the motive of death and so on.
Езда твоя в Москву со истиною сходна,
Не кстати лишь смела, дерзка и сумасбродна.
Я слышу, на коней ямщик кричит: вирь! вирь!
Знать, русский Мирабо, поехал ты в Сибирь.
Радищев, твое «Путешествие из Петербурга в Москву» похоже на правду, хотя эта книга смела, дерзка и сумасбродна. Смелость и дерзость у нас в почете, – «Парень был дерзким и смелым», как поется в песне. Честь безумцам. Сумароков придумал себе псевдоним «Сумасбродов» – и правильно. Будем дерзновенными смельчаками и отчаянными безрассудными сумасбродами.
Далее по тексту. «Я слышу». Читатель вправе предполагать, что речь тут идет об авторском «Я», о лирическом герое, можно сказать, о «лирическом субъекте», разбираемого четверостишия. Но тут же обнаруживается некий камень преткновения. Мнимые упреки прозвучали почти комплиментарно, и вот слышится ямщичье «вирь! вирь!» – возглас, предостерегающий нерасторопных пешеходов от грозящей им опасности (ср. также «пади! пади!» или «берегись! ожгу!»). По всему видно: автор крамольной «Езды» из молодой столицы в старую поплатился за свой поступок личной свободою, приговорен к сибирской ссылке, Державин же – вслед ему – произносит нечто напутственное, называя Радищева русским Мирабо.
Впрочем, не исключены сомнения относительно того, является ли автором этого загадочного четверостишия Державин. В венгеровской хрестоматии «Русская поэзия» (т. 1) оно отнесено к стихотворениям, приписываемым Державину. Там же датировано 1790-м годом – самое подходящее время для того, чтобы совпасть с радищевскими мытарствами в связи с его «Путешествием». Бросавший вызов «Властителям» и «Судиям» Державин и тираноборец Радищев кажется могли бы понять друг друга, что и произошло, но лишь отчасти: в целом певцу Фелицы чужд остался пафос радищевской оды «Вольность».
Придерживаясь версии, согласно которой эпиграмма на «Езду в Москву» все-таки принадлежит перу Державина, попробуем понять, что же, собственно, не устраивало нашего поэта-юбиляра в радищевской книге. Ее несвоевременность? (вот же, явилась некстати)? Сумасбродство автора (но оно прекрасно)? Чего-то как бы не хватает? (так обойдемся). Какие-то эфемерные и вялые мотивировки.
Ямщик кричит на коней, Державин – Радищеву, крики эти рифмуются один с другим: вирь-вирь – в Сибирь; чрезвычайно шумная эпиграмма. И чего только ни втиснулось в четыре строки ее текста. Державин умел «так делать стихи». И не слабо получалось. Хотя как мастер версификационного изобретательства поэт Радищев не уступал поэту Державину. Общение меж ими – на «ты», по крайней мере со стороны Державина (ср. с фонвизинским Стародумом, осуждавшим обращения
