которая бережно приняла их, еще раз взглянув на них ни о чем не говорящим мягким взглядом.
Про записки же упомянуто не было, и они так и остались в кармане спортивной толстовки Марфы.
Она подумала об этой своей находке только спустя некоторое время. Утро, серое, пасмурное, угрюмое, перешло в такой же тусклый и хмурый день, который вылился в сумрачный вечер. Дождя больше не было, однако на улице все же оседали на куртку и лицо мелкие капли тумана, который одним густым облаком накрыл, казалось, весь мир. В домишках же, в которых были растоплены печи, было сухо и тепло. Во всех членах группы уже несколько успокоилось неутомимое ожидание скорого возвращения в «Яшму», и все как будто приняли свое положение как нечто временное и стали только терпеливо дожидаться его разрешения.
Взобравшись с ногами в перенесенное в отапливаемый домик кресло и положив рядом с собой коробок спичек, Марфа извлекла из кармана записки. Их было по меньшей мере около сотни. Записи были сделаны на достаточно плотной белой бумаге для заметок, без самоклеящейся ленты. Марфа не имела привычки читать чужие дневники и письма, однако эти записки пролежали здесь не меньше нескольких лет и никем не были найдены – значит, для их хозяйки они не имели особой ценности, заключила Марфа.
Смысл слов, прочитанных ею вместе с Марьяной и Таней на первом листке, разразился в ней приглушенным эхом. Запись эта была сделана женщиной, совершенно отчаявшейся в этой жизни. Писала она торопливо (об этом говорили размашистость ее почерка и неровность пляшущих строк), в порыве глубокого разочарования надавливая стержнем ручки на листы так, что поверхность их была рифленой, повторяя каждый изгиб выведенных букв. Однако, несмотря на заметную торопливость письма, буквы эти были округлы, четки, почти каллиграфически выведены.
Лист, на котором были запечатлены бессмысленность прошлого и неясность будущего, не являлся первым листом этого наспех составленного дневника: он был вырван из середины. Такое заключение сделала Марфа, прочитав в свете зажженной спички первую надпись на верхнем листе стопки: «Сегодня четырнадцатое июня – первый день моего пребывания на туристической базе "Аполлинария", куда я приехала по настоятельному совету врача, который счел проявляемую мной повышенную нервную возбудимость за признак неврастении и рекомендовал мне провести три недели на Алтае, куда сам он так любит ездить, считая пребывание в условиях нетронутой природы лекарством от всех болезней. Едва ли лекарство это могло бы излечить мой недуг, но дальше оставаться в городе, отнявшем у меня мою жизнь, я не могла…» Это были первые слова того исступленного порыва мыслей, которые были впоследствии заключены на небольших плотных листках. Отложив первый обнаруженный листок, Марфа решила просмотреть надпись на последнем листке, как делала это всегда, когда начинала читать новую книгу: прочитав первый абзац первой главы, она открывала последнюю страницу книги, чтобы прочесть последнее предложение. Это ее действие было обязательным атрибутом прочтения каждого нового романа: оно как будто
