rel="nofollow" href="#c_37" type="note">{37}; было бы гораздо интереснее перечитать этот роман, чем погружаться в мрачные жизнеописания цезарей. Мысли о предвоенном Берлине напомнили Анне ее собственное замечание о душевых в Освенциме. Неужели и она переняла английскую привычку шутить по любому поводу? Все лето она истощала душевные силы ради того, чтобы поддерживать разговоры о пустяках. Ее постепенно развращали и утонченная, томная английская манера вести беседу, и привычка оборачивать свои слова предохранительной пленкой иронии, и страх показаться занудой, и утомительные способы всего этого избежать.
Кроме того, она устала и от противоречивого отношения Виктора к этим чисто английским ценностям. Сейчас трудно было сказать, кто он: двойной агент, серьезный мыслитель, притворяющийся перед королями горы, к которым с натяжкой можно было отнести и Мелроузов, что его восхищает непринужденная никчемность их существования. А может быть, он и вовсе тройной агент, который усиленно делает вид, что его не соблазняет возможность прикоснуться хотя бы к краешку этой жизни.
Анна с вызовом взяла с тумбочки «Прощай, Берлин» и направилась в ванную.
Солнце скрылось за крышей высокого узкого дома. За столом под платаном Виктор надел свитер. Бесформенное одеяние придавало ему уверенности в себе. Из дома слышалось журчание воды – Анна принимала ванну. Тонким неразборчивым почерком Виктор написал предложение. Потом еще одно.
Дэвид вознаградил себя ценнейшим произведением искусства, зато Элинор досталась самая просторная спальня, в дальнем конце коридора. Шторы там были задернуты весь день, чтобы от яркого солнечного света не выцвели изящные итальянские гравюры на стенах.
Патрик замер в дверях материнской спальни, дожидаясь, когда его заметят. В сумраке комната казалась еще больше, особенно когда сквозняк колыхал шторы, а по стенам метались длинные тени. За письменным столом, спиной к Патрику, Элинор выписывала чек для своей любимой благотворительной организации, Фонда защиты детей. Она заметила сына, лишь когда он подошел к креслу.
– Привет, солнышко, – сказала она ласково, но отстраненно, как в междугороднем телефонном разговоре. – Что ты сегодня делал?
– Ничего, – потупившись, ответил Патрик.
– Вы с папой ходили гулять? – с отчаянием спросила Элинор, чувствуя какую-то ущербность в своих вопросах и страшась услышать односложный ответ.
Патрик помотал головой. За окном раскачивалась ветка, над карнизом трепетали тени листвы. Шторы чуть взметнулись и опали, как усталые легкие. Где-то в коридоре хлопнула дверь. Патрик рассматривал мамин письменный стол, усыпанный письмами, конвертами, скрепками, резинками, карандашами и множеством чековых книжек разных цветов. Рядом с пепельницей, полной окурков, стоял пустой бокал для шампанского.
– Отнести бокал на кухню? – спросил Патрик.
– Какой заботливый мальчик! – восторженно воскликнула Элинор. – Да, отнеси на кухню, отдай Иветте. Очень мило с твоей стороны.
Патрик серьезно кивнул
