религиозный или, точнее, – квазирелигиозный подтекст, затем были другие работы, ставшие заметными в российском гуманитарном знании15. Возможности религии как эффективного инструмента регуляции глобальных тенденций и политических трансформаций также находятся в фокусе познавательного интереса зарубежных и отечественных исследователей [Casanova, 2014; Vlas, Gherghina, 2012].
Новым полем исследовательского пространства, модифицирующим теоретические подходы, стало понимание религии как цивилизационной характеристики и основания культурной самобытности, что по-новому проблематизирует политические коллизии современности – конфессиональная идентичность может выступать необходимым условием и гармонизации социальной системы, и фактором ее дестабилизации16: «религия включается в “глобальный порядок” не столько как некий институт, анклав, община, сколько как некий “жанр коллективной или индивидуальной идентичности”» [Robertson, Chirico, 1985]. Новое прочтение религиозного фактора как идентификационного параметра, его новые смыслы фиксируются в российской науке прежде всего социологическими исследованиями17, отражающими политические контексты и формирующими предметное поле для политических исследований и, шире, для концептуального осмысления новых референциальных значений религиозного фактора. В данном русле находятся и многие отечественные современные страноведческие исследования взаимоотношения религии и политики.
Ключевым в данном аспекте для отечественной научной традиции представляется вопрос о политических стратегиях и технологиях, основанных на религиозных ценностях. Эти сюжеты все чаще становятся предметом не только идеологических баталий в публичном пространстве, но и теоретического осмысления и инструментальной политики. Религиозный экстремизм [Авдеев, 2013; Дмитриев, Залысин, 2008; Журавский, 2008; Кудрявцев, 2005] представляется трендом современности, возникшим на стыке видоизмененных политических параметров современности и цивилизационных оснований, и представляет собой крайнюю форму политических стратегий, привлекающих в свой арсенал религиозные основания. Среди значимых моментов отечественных теоретических исследований в политологической проекции стоит отметить два: религиозный экстремизм в межконфессиональных отношениях и как стратегия субъектов политического целеполагания. Особое место занимают исследования, связанные с исламской проблематикой и миграционными трендами.
Содержательная эволюция понятия «толерантность» и принципа толерантности, приведшая к «смысловой многослойности», предполагает четкий вектор развития: от религиозной проекции веротерпимости до выдвижения на первый план ценности культурного многообразия, уважения к людям иной веры или иного образа мыслей и отношения к ним как к равноправным согражданам [Хабермас, 2006, c. 47]. Религиозное измерение толерантности обусловливается необходимостью использования политического
См., например: [Robertson, Garrett, 1991; Beyer, 1994]. Из более поздних работ следует обратить внимание на французский сборник [La globalisation… 2001]. Cм. также: [Кальвез 2008; Элбакян, 2013].
Зачастую конфликт между конфессиональными идентичностями в рамках одного религиозного течения становится основным маркером политических конфликтов. Ярким примером служит деятельность ИГ на Ближнем Востоке.
Социологические опросы неизменно фиксируют заметно меньшее число верующих в Бога по сравнению с общим числом приверженцев тех или иных конфессий, а также повышение уровня доверия к Церкви как институту. Политические акценты религиозной идентичности, данная проблематика в российском интеллектуальном пространстве освещена, например: [Российское общество… 2015 и др.]. См. также: [Россия в Европе… 2009].
