но вот борщ и компот неминуемо растеклись одним жирным пятном прямо посередине легкого платьица ее, чуть ниже груди.
Да, Архип Матвеевич упал, чем привлек внимание большинства посетителей кафе, он поднял голову и посмотрел на дамочку. На лице ее застыла маска ужаса, отрицавшая всю хищную красоту ее. Светлые мягкие волосы нежно шипели кудрявой волной на затылке, аккуратно припудренный носик слегка раздулся от возмущения, а глаза – отчего-то один голубого, а другой – изумрудного цвета, строго смотрели холодным пронизывающим взглядом. Важнее всего были губы, очерченные яркой красной линией и имевшие цвет молодой розы, они заметно выделялись и, будто выдаваясь вперед от всего образа, цепляли на себе внимание неопытного обывателя. Одета дама была неброско, но со вкусом, во все черное, что придавало ее лицо еще больший оттенок некой богемности, а скорее даже ненавязчивой ухоженности, ей черный точно шел. Цвет романтиков. Он был ей как самое верное обрамление для такого лица, фактурного, четкого и взгляда – явно пронзительного. Легкое осеннее платьице по колено, да с милыми манжетками на рукавах, колготки идеального узора – редкость для женщин в том кафе, да поношенные черные туфли (новые она категорически не носила, часто расхаживала их в одиночестве).
Архип Матвеевич глупо смотрел на нее снизу, она ему определенно нравилась. Он любил женщин красивых – они его нет. Он быстро встал, отряхнулся, после, слегка ссутулился. Вся глыба этой женщины давила на него сейчас, у нее был страшный взгляд, в упор и самый прицельный. Он хотел сказать что-то более внятное, но получилось только застенчивое: «Простите». И хотя пятно не было заметным, оно хорошо подпортило ткань, та съёжилась, покрылась волнистыми складками и слегка затвердела.
– Вы ужасно неаккуратный человек, чем, безусловно, обидели меня! Я возмущена, так и знайте! Мое любимое платье!
Женщина достала из сумочки длинную сигару и, быстро выхватив зажигалку, пустила большой клубок едкого дыма.
– Уже неделю не курила, все бросить хочу, да вот такие, как вы, и не дают! – Женщина посмотрела еще раз на Архипа Матвеевича и слегка прицокнув языком, мягко произнесла, – Маргарита!
Потом она еще взглядом быстро окинула Архипа Матвеевича и, поняв его смущенность, протянула ему вторую сигарету с надписью на французском «amour et mort»: «Да вы угощайтесь, мне не жалко!»
Архип Матвеевич принял подарок, только вот курить он не умел, что угодно – пыхтеть, жевать, мять, тем более сигареты были дорогими, иностранными и удивительно тонкими, как ему показалось, засунув меж зубов одну, он быстро понял по взгляду собеседницы, что допустил этическую ошибку. Она отвернулась. Утонченная, хрупкая, всем своим существом перечившая окружающей действительности, некий внутренний протест, имеющий воплощенный вид и границы, одно ее присутствие рядом привносило смысл в пространственные
