что гибкими ящерами пробирались сквозь свет дня и мрак ночи к вечному куполу неба. Весной, когда на улице стояла сырость, а под ногами текли грязные талые снега, эта вишня распускалась, подставляя свои молоденькие зеленые листочки лучам ласкового солнца, и именно в это время, наступала самая прекрасная пора жизни в квартире, когда во всей комнате стоял терпкий, сладкий запах распускающейся новой жизни, а сладкоголосые птицы прославляли на разные лады приходящую весну. А вот осенью, то есть сейчас, все было совсем по-другому: ржавые листья уставшим вальсом кружились по воздуху, а затем неугомонным ветром приносимые, залетали в комнату и застилали собой гнилые доски паркета и только несколько упавших сморщенных багровых ягод нарушали неповторимый узор желто-оранжевого ковра. И это было все.
Маленькая, убогая, старая комнатушечка и два спящих в ней человека – один на кровати, другой – укутанный шерстяным пледом – на диване. Тот, что спал на кровати, был мужчина, на вид, лет не более чем восемнадцати, он выглядел явно моложе своих лет, и этот факт порой доводил его до отчаяния, ведь ему было тридцать три года и его лицо не имело ни одной морщинки и ни одной складинки, но как и любой мальчишка, этот, любил придумывать себе стариковские приметы, которые должны были бы выдавать в нем либо могучий ум, либо постоянство душевных страданий. Однако, ничего этого на лице его не было, только лишь его карие глаза, слегка потускнели и его губы, имевшие от природы цвет слегка бледноватый, огрубели. На голове его не было ни одного седого волоска, но на ярком ослепительном солнце, его кудрявые золотистые волосы, могли отдавать в своей палитре белоснежным цветом, но никак не сединой, которую при каком-нибудь случайном разговоре так любил подрисовывать себе он. Стан его был прям и величав, плечи широки, а руки мускулисты и вообще, это был вполне себе такой незамысловатый внешний образ, из индивидуальных черт можно было отметить разве что небольшое пятнышко в форме креста на левой руке, да глупую привычку его, а собственно, Волнянского Константина Германовича, именно так звали моего героя, носить старые слегка потрескавшиеся по углам «удачливые» очки.
Это был тот самый тип людей, что постоянно ищут эпатаж, им до удивительного рвения нужна драма, в любом из ее проявлений. Такие люди обычно говорят очень долго и вычурно, они не любят слушать собеседника и скорее будут сами производить эффект, чем болтать о чем-то непринужденном, так же они любят философствовать, без разницы о чем, главное – о вечном, не имеющем своего конца от природы. Да, бывало Волнянский вскинет руки вверх, потом найдет им достойную позу (где-то около нижних карманов брюк), расчешет свою челку назад и начнет долго и заунывно говорить, иногда делая ожидаемую паузу для проверки, было ли произведено нужное впечатление на слушателя, покорен ли он, и только потом речь его продолжалась, медленно и лениво превращаясь в длинную тираду.
Он
