по рупь семьдесят! Помнишь, наверное? Я по целому батону брал, – лицо консьержа осветилось изнутри каким-то приятным воспоминанием.
– Помню! Ещё бы! «Чайная» – самая любимая! – подхватил Марципан, обрадованный тем, что у них с дядей Ваней нашлась общая тема для разговора. – Нарежешь, бывало, и с маслицем на сковородку. Она даст сок, подрумянится. Горчички к ней, белого хлебушка. Со сладким грузинским чаем. Кушаешь и причмокиваешь. Объеденье и только!
К великому удовольствию сторожа, жилец-гурман начал развивать колбасную тему. Рассказал, сколько сортов этого лакомства видел и пробовал за границей. Но не забыл добавить, что их, капиталистическая колбаса – одна соя да бумага и не идёт в сравнение с нашей, родной, колбаской, которую злые языки обзывали «крысиной». Дядя Ваня в этом вопросе был стопроцентно солидарен с Марципаном.
Тот молол языком, а сам не переставал тревожиться о Комаровском. Чего он так долго возится? Почему не идёт? Всего и делов, что завернуть тело в ковёр и вынести из квартиры. Что он копается? Завернул и вынес. Для нормального мужика, четверть часа работы. Марципан взглянул на наручные часы. Прошло уже сорок минут, а Комаровского всё не было. «Знаток колбасы» переживал, злился и в то же время сочувствовал режиссёру. Не хотел бы он, с его тонкой душой, оказаться сейчас на месте Комаровского.
– Что? – переспросил Марципан. – Дядя Ваня, ты что-то сказал?
– Юрка, спрашиваю, зачем бабий парик надел? – повторил консьерж, хитро улыбаясь.
– А-а… парик? – Марципан не сразу нашёлся, что ответить.
– К роли готовится или в «голубые» подался? – пошутил старик.
– Честно? – Марципан наставил на старика свои «черносливины» и начал на ходу придумывать объяснение, искусно переплетая правду и вымысел:
– Только, дядя Ваня, между нами. Одному тебе скажу. Комаровский от алиментов бегает. Долг накопился огромный. Он за дочку ещё не всё выплатил. За сына рассчитался, а за дочку, нет. Родил когда-то на свою голову и всю жизнь за это платит, – усмехнулся Марципан. И с удовлетворением подумал, что у него, слава богу, детей нет, – Было бы с чего! А то сам «лапу сосёт». Сидит круглый год на даче. Морковку грызёт со своего огорода. В Москву боится сунуться. На Потылихе его каждый знает. Увидят, сразу доложат жене…
Кинодеятель не врал. Склочный характер бывшей супруги Комаровского, Лолы, на Мосфильме был притчей во языцех. Лола Комаровская, по специальности, «художник-гримёр» а, по жизни, крутой профсоюзный деятель, даже в таком «серпентарии», как Мосфильм считалась невыносимой скандалисткой. Невысокая, с выдающимся бюстом и широким задом, она носила разные парики, короткие обтяжные юбки, из-под которых торчали кривоватые ноги с толстыми икрами. У Лолы был острый нос, холерические глаза и резкий противный голос. Вот только дети режиссёра выросли. И алименты с него давно никто не требовал.
– … Супруга примчится, закатит скандал. А Юра скандалов пуще смерти боится. Мне, допустим, на дачу ковёр отвезти надо. Так я его с трудом уговорил помочь. Обещал заплатить.
