которого можно было узнать только по одежде. На худом измождённом лице режиссера был толстый слой грима, цвета густого загара, а на голове его сидел светлый парик, надвинутый до бровей, по виду женский. Марципан видел этот парик лет двадцать назад на супруге режиссёра. Он догадался, что Комаровский немножко его подстриг и стал похож в нём на средневекового пахаря или бурсака. Кроме того, он нарисовал себе коричневым фломастером веснушки на щеках и на носу.
– Ну, как? – спросил сосед сдавленным голосом. Ясно было, что он в эту ночь не сомкнул глаз.
– Знаешь, Юрочка… я бы сказал, неплохо. Только к чему этот макияж? Мы же не на детский утренник едем? В этом гриме ты, прости, похож на клоуна.
– Бережёного, бог бережёт, – со значением возразил Комаровский.
– Ну, делай, как знаешь, – махнул рукой Марципан. – Я быстро. Ты пока приготовь нам кофейку и бутербродов. Я мигом. Побреюсь, оденусь и готов.
Выпив по чашке кофе, приятели вздохнули, перекрестились и двинули в город.
Всю дорогу до Москвы Комаровский нервничал. Он вздрагивал от каждого громкого звука, опасливо озирался, пугался каждого постового. Руки его дрожали, то ли от страха, то ли по причине того, что он с утра не опохмелился.
Марципан, напротив, был внешне спокоен. Он слегка опух, зато тщательно побрился, освежил лицо туалетной водой, пригладил усы. В кожаном пальто и кепочке, с шёлковым белом кашне на шее, с толстым серебряным перстнем на толстом, как шпикачка, безымянном пальце правой руки, Марципан выглядел солидно и элегантно. Он то и дело поглядывал в зеркало и убеждал себя в том, что не вызывает никаких подозрений. Хорошо одетый человек, думал он, может вызывать восхищение, зависть, но подозрение – никогда. Хорошо одетый и толстый. Худой, может быть преступником. Толстый – никогда. Толстый человек внушает к себе уважение. Впрочем, кого считать толстым? Гриша говорил: «Толстый тот, у кого толстая душа». Душа у Марципана была тонкая, даже чересчур, и она не находила себе места. Марципан вида не показывал, но сам был напряжён, волновался, как пройдёт дело? Не помешает ли что им с Комаровским? Не струсит ли режиссёр? Не отступит ли в последний момент? Марципан насупясь глядел на дорогу. Ремень безопасности давил ему на живот. Ноги слегка затекли. Он покосился на Комаровского и увидел, что пальцы его, лежащие на руле, дрожат мелкой дрожью. Режиссёр не говорил ни слова. Он словно аршин проглотил. Через равные промежутки времени из его тощей груди вырывался унылый и безнадёжный вздох. В другое время Марципан попенял бы ему на это, пошутил бы над ним. Но сейчас ему было не до шуток.
Через час приятели были на Потылихе. Как правильно рассчитал Марципан, в этот день на входе дежурил дядя Ваня. Он отнёсся к их с Комаровским появлению весьма равнодушно. В сторожке был на полную громкость включён маленький чёрно-белый телевизор «Юность». Консьерж пил из фарфоровой кружки чай, ел бутерброды с немодной уже «Докторской» колбасой и смотрел новости.
Марципан незаметно передал Комаровскому ключи и сверкнул
