style="font-size:15px;"> – Ниджк шост, – прошептала она и положила букет на постамент. Когда она наклонилась, кончик косички пощекотал Ожке руку.
Раньше Наси всегда носила волосы распущенными, чтобы они закрывали шрамы на лице.
И пусть она почти ничего не видела сквозь белесую пелену, пусть спотыкалась и падала. Главное – волосы заслоняли ее от жестокого мира.
Но однажды по коридору прошла Ожка. Она остановила девочку, велела убрать волосы с лица.
Ей не хотелось этого, но королевская воительница стояла перед ней, скрестив руки на груди, и ждала. Наси нехотя послушалась, собрала волосы на затылке. Ожка посмотрела на ее лицо, но ничего не спросила. Не спросила, откуда у нее эти шрамы – от рождения (нет) или ее застали врасплох в Кочеке (да). Лишь склонила голову набок и сказала:
– Почему ты прячешься?
У Наси язык не поворачивался сказать Ожке, королевской защитнице, что она ненавидит свои шрамы. Ведь у самой Ожки с одной стороны лица расплескалась чернота, а с другой от глаза до губ тянулась серебристая линия. Не дождавшись ответа, женщина присела перед ней на корточки и твердо взяла за плечи.
– Шрамы носить не стыдно, – сказала она. – Этот стыд – только у тебя в голове. – И выпрямилась. – Если ты будешь скрывать свои шрамы, они сами скроют тебя. – И с этими словами ушла.
С тех пор Наси всегда зачесывала волосы назад.
И Ожка, встречая ее в коридорах, каждый раз скользила по ней своими разными глазами – одним желтым, другим черным – и, заметив косичку, одобрительно кивала. И Наси с каждым разом чувствовала себя сильнее, как иссохший цветок, которому капля за каплей подливают воду.
– Я больше не скрываю свои шрамы, – шепнула она на ухо Ожке.
За дверью послышались шаги, тяжелая поступь Железной стражи, и Наси торопливо отпрянула. Зацепилась рукавом за лозы, обвивавшие постамент, и чуть не опрокинула миску с водой.
Но ей было всего девять зим, и, когда дверь отворилась, она, проворная как тень, уже скрылась во тьме.
В темнице Марешей сидел Холланд, и сон к нему никак не шел.
Мысли куда-то уплывали, но, едва они хоть немного успокаивались, он всякий раз видел, как рушится Лондон – его родной Лондон. Видел, как краски снова становятся серыми, как замерзает река, а замок… Троны никогда не пустуют, Холланд хорошо знал это. Он словно воочию видел, как город ищет своего короля, слышал, как слуги повторяют его имя, пока чей-то еще клинок не перережет им горло. На белый мрамор капает кровь, лес усеян телами, тяжелые сапоги крушат все, что он начал, словно молодую траву.
Холланд мысленно потянулся к Ожке. Его разум преодолел границу между мирами, но отклика не услышал.
Тюремная камера больше походила на каменную могилу в глубоком чреве дворца. Ни окон. Ни тепла. Он потерял счет лестницам, по которым его тащили арнезийские стражники. Полуживого – потому что разум еще не оправился после пыток и внезапного бегства Осарона. Холланд
