как уснут. Нет, нельзя, идти надо». Утопая в снегу по колено, Мария подошла к подруге и протянула руку:
– Вставай, так замерзнуть можно, – Ира сидела с закрытыми глазами, сжавшись в комочек, засунув руки подмышки. – Я кому сказала, вставай! – повысила голос Мария. Ира не шелохнулась – уже спала. Мария подняла ей голову и, сжав зубы, изо всей силы ударила ее по лицу один раз, другой. Ирка испуганно открыла глаза, вскочила.
– Ты что, одурела? – возмутилась она.
– А чего ты спишь? – взяла ее за плечи. Толкнула к дороге. – Иди!
– Ты чего толкаешься?
– А чего мне смотреть на тебя, как ты замерзать будешь? Может быть, рядом присесть и вместе замерзнуть? Навязалась на мою шею! – На глазах Ирки выступили слезы обиды. – Спасибо, оценила.
Откуда силы взялись, зло шагали рядом. Торопились, а шли всё медленнее и медленнее, еле волоча усталые ноги. Уже слепая ночь закутала землю и приумолкнувших девчат, когда за поворотом дороги засветились огоньки домиков. Как они обрадовались! Какими уютными и желанными казались эти темные избушки с желтоватыми маленькими оконцами. Девочки закричали, замахали руками, побежали, но вскоре задохнулись: тяжело дышать морозным воздухом – обжигает горло, легкие. Перешли на шаг. Старались идти быстрее, а казалось, стоят на месте. Огоньки всё отодвигаются и отодвигаются, словно смеются над ними.
– Смотри, овчарка! – остановилась Ира. – Впереди, пересекая дорогу, в темноте быстро скользили легкие тени одинаково больших собак, идущих гуськом к лесу.
«Волки! – испугалась Мария и застыла на месте. – Где им, овчаркам, здесь взяться? Целая стая!»
– А, может быть, это волки? – повернулась к ней Ира.
– Что ты, собаки деревенские, трусиха! – успокоила ее Мария, а у самой не то от страха, не то от холода затряслась челюсть, и она никак не могла сдержать дрожь. Стая скрылась в темноте. Но сил идти быстрее уже не было. Еле доплелись до крайней хаты.
Постучали в заледенелое окно. Залаяла собака, ее лай подхватили другие, целый хор повис над деревней. Вот заливается звонко, как колокольчик, какая-то маленькая звонкоголосая собачонка, ей солидно вторит басом, бухает большой пес. Звякнула щеколда, завизжала калитка. На голове старухи накинута старая шубенка.
– Вам кого, девчата?
– Пустите переночевать. Из города мы, вещи пришли менять.
– Заходите, – она пропустила их перед собой.
В маленькой избе жарко натоплено. На столе слабо светила керосиновая лампа с закопченным стеклом. Фитиль, из экономии, прикручен. Одну четверть избы занимала русская печь, на ней торчали косматые головенки ребят: мал малого меньше. С полатей с любопытством свесили головы еще четыре девчонки постарше. Когда женщина сняла шубейку, поправила белый в мелкий синий горошек платок, оказалось, что она не так уж и стара, лет сорока восьми. Худая, высокая, жилистая, словно деревянная. Двигалась на длинных ногах, как на шарнирах. Молча открыла подпол, достала оттуда неполную крынку молока. Вынула из чугуна оставшуюся
