и получить на него исключительные права для работы над шеститомной «Естественной историей насекомых» (Mémoires pour servir à l’histoire des insectes, 1734–1742) – и все это лишь для того, чтобы стать свидетелем его смерти. Это (как замечает Реомюр с известной долей раздражения) еще больше отсрочило публикацию монументального труда. Подобно бессчетным натуралистам раннего Нового времени, Реомюр утверждал, что даже умелый и сообразительный художник требует тщательного надзора, сколько бы это ни отнимало времени, «ибо для него [художника] невозможно проникнуть в мысли автора, если автор, так сказать, не водит его кистью»[154]. Иначе художники будут склонны увлекаться не относящимися к делу частями объекта, выбирать неправильную перспективу или позицию, слишком точно изображать индивидуальные особенности образца или, что хуже всего, рисовать именно то, что видят, тем самым затемняя тип скелета, растения или насекомого. В этой ожесточенной визуальной войне между натуралистом и художником первый боролся за реализм типов, в то время как второй отстаивал реализм явлений. Поскольку рациональный образ мог быть увиден только умным зрением, различие между социальными и когнитивными аспектами отношений между натуралистом и художником становилось нечетким.
Очевидным решением этой дилеммы Реомюра, как он сам отмечает, было бы выучиться рисовать самому. Некоторые ранние натуралисты (Конрад Геснер, Ян Сваммердам, Шарль Плюмье), кажется, действительно овладели необходимыми навыками рисования, хотя до середины XVIII века лишь немногие ученые стремились к этому[155]. Еще меньше натуралистов знали, как гравировать и делать оттиски на бумаге – необходимые условия печатного воспроизведения изображения. Но даже для натуралистов-джентльменов, которые умели делать эскизы, это умение оставалось родом свободного искусства, которое не должно смешиваться с механическими навыками оплачиваемого иллюстратора. Еще в меньшей степени подобное смешение допускалось в отношении эскиза и гравирования. Рисовальщики, по крайней мере, заключали со своими работодателями индивидуальные контракты, хотя и занимали при этом более низкую социальную позицию. Граверы, за исключением отдельных виртуозов, были превращены в источник дохода и подчинялись цеховому разделению труда, понижавшему одновременно и их заработную плату, и их статус в сравнении с другими мастерами[156].
Различие между свободным и механическим рисованием, зависящее от личности рисовальщика, оставляло видимые следы на изображениях. Рисунки натуралистов были плотно окружены написанным от руки текстом: небрежными комментариями, записями результатов измерений, размышлениями. Их эскизы и наброски были преднамеренно интегрированы в процесс наблюдения и обдумывания: они были скорее инструментами мышления, чем иллюстрациями на продажу. По мнению натуралистов, это рукописное обрамление изображений преобразовывало ремесло в интеллектуальную деятельность, работу рук – в работу ума[157]. Что касается
René-Antoine Ferchault de Réaumur,
Вольфганг Кемп задокументировал подъем рисования как составной части аристократического воспитания в XVIII веке: Wolfgang Kemp, «…
William M. Ivins Jr.,
Антуан Лоран Лавуазье, чье записные книжки полны рисованных набросков, понимал этот тип рисования как расширение и улучшение текстуального понимания, не только как дополнение к языку, но и как особый язык. См.: Madeleine Pinault-Sorensen, «Desseins et archives», in Beatrice Dedier and Jacques Neefs (eds.),
