годы у него имелась лицензия радиолюбителя. И теперь, практически весь декабрь, он вел по ночам напряженные разговоры с такими же, как он, обеспокоенными наступлением нового тысячелетия радиолюбителями, разбросанными по всему миру. Каждое утро он просыпался и добавлял еще несколько пунктов в свой список. По выходным он брал с собой Мэгги и Лароуза в писчебумажный магазин, чтобы купить новую пачку бумаги в 480 листов и коробку конвертов. А также карандаши и ручки. А еще марки. Перейдет ли мир на такую старомодную систему, как наземная почта? Возможно, отвечали его новые друзья. Кладовая была забита. Нола этого не замечала. Она была занята тем, что пекла свои проклятые торты.
Если бы мы купили цыплят, они могли бы жить несколько месяцев на зачерствевших тортах, думал Питер. Нола щедро покрывала выпечку белой глазурью. Эти торты были широкими и плоскими, во весь противень, или высокими и слоеными, или в форме круглого кекса. Все они потом украшались тщательно выведенными именами «Лароуз» или «Мэгги». Даже дети перестали их есть. Он потихоньку забирал торты и хранил их в неотапливаемом гараже. Когда в местной средней школе шел ремонт, Питер забрал ненужные вещи, которые могли пригодиться. Он с трудом удерживался от улыбки, глядя на выстроившиеся в ряд жестяные школьные шкафчики и понимая, что за каждой пронумерованной дверцей на узкой верхней полке лежит по торту.
Родители его не хотели, но Рождество все равно пришло в обе семьи. Нола проснулась за неделю до двадцать пятого – ей показалось, что сердце налилось свинцом. Она ощущала такую тяжесть в груди, что чувствовала каждый удар сердца, которое, почему-то не останавливаясь, слабо в ней билось, хотя его хозяйке вовсе этого не хотелось. Но близилось Рождество… Она перевернулась в постели и толкнула Питера – ей было обидно, что он вообще может спать.
– Елка, – проговорила она. – Пришло время наряжать елку.
Питер открыл глаза – светлые любимые голубые глаза, которые больше никогда не будут принадлежать другому ребенку. Мальчик походил и на отца, и на мать, взяв лучшее у каждого из них и смешав так, что они умилялись, глядя на него. Его фотографии в рамках все еще стояли на туалетном столике. Дасти все еще бегал на солнце, позировал в костюме Человека-паука, играл в детском бассейне с Мэгги, стоял рядом с ними перед прошлогодней рождественской елкой. Нола находила утешение в этих фотографиях, но теперь закрыла глаза, чтобы не видеть черт сходства между сыном и Питером. Чтобы отвлечься, она стала напевать, а потом задумалась о дочери. Мысли о Мэгги были путаными, порой отмеченными любовью, а иногда сердце буквально колотилось от ярости. Мэгги казалась ей похожей то на ее несговорчивую и неприступную бабушку-полячку, то на дикую и коварную тетку, происходившую из индейцев чиппева[44]. У нее были те же раскосые золотистые глаза, темнеющие, когда она сердится. Та же легкая кривоватая усмешка.
Тихий звук голоса Нолы,
Чиппева – одно из племен индейского народа оджибве, альтернативное название оджибве в Канаде и США.
