популистские газеты, типа там «Народной воли», т. е. пресса должна быть разнообразной. И тогда найдется место и для публицистики. Ну а кто такой сегодняшний читатель той же «Народной воли», к примеру? Это большей частью пенсионер, обиженный государством, жалующийся на несправедливость власти и нищету. Мне иногда передают их письма. Они садятся, берут листок из ученической тетради и пишут свои исповеди, просят… Но это только часть выразителей общественного мнения. Более культурный слой не читает этого всего. Им это не нужно. Явление, именовавшееся ранее широким читателем, ушло. Широкий читатель ушел. Это правда. Его нет. Это тот читатель, который стоял в очередях за новым романом Айтматова… Жизнь перестала быть литературоцентричной, или, как выразился недавно один автор, текстоцентричной. И это не могло не сказаться на судьбе журналистки. Речь не идет о том, что нужно сожалеть и говорить: «Ах, как плохо; были и ушли духовные времена». Быков, например, мне говорил, что он не считает, что и советские времена, когда так гонялись за книгами, были временами высокой духовности. Он говорил мне: ну ты ж помнишь, вот эти «чешские» полки выпускались, их надо было заполнять. Я ко многим приходил и всегда определял, где мещанин живет. У мещанина всегда, если девятитомное собрание – всегда 1,2,3…9. А если интеллигентный читатель, то у него девятый том мог стоять первым, потом седьмой… Да, гонялись за подписками, очереди стояли безумные. Особенно если на Вальтера Скотта – так там три квартала.
Директор подписных изданий – это был пост не хуже, чем пост директора плодоовощной базы или директора обувного магазина. Итальянские сапоги. О-о, я помню, жене нужны были сапоги. Боже мой. 70-е годы. Достать сапоги… Но я спорил с Быковым. «Вы знаете что, Василь Владимирович, – говорил я ему, – а вот пусть даже с первого по девятый аккуратно стоят тома, но они стоят, и эти корешки мозолят глаза. Человек привыкает, что у него стоит вот этот писатель, и этот, и этот. А потом придет его племянник и возьмет томик, а может, его дочка. Все-таки он не только фужерами и сервизами забил сервант, но и книгами».
Вы упомянули «классную журналистику». Между «классной журналистикой» и публицистикой Вы ставите знак равенства или Вы имели в виду что-то другое?
С. Б.: Я имею в виду, конечно, прежде всего искусство слова. Это для меня, как для читателя, важно. Вы знаете, один читатель, ну, правда, достаточно искушенный, хотя тогда он был совсем молодым, как-то очень давно сказал мне: «Семен Владимирович, вот не совсем соглашаюсь с Вами в последнем Вашем фельетоне, но есть же что почитать». Понимаете? Есть что почитать. В смысле, как (делает ударение) это написано, в смысле искусства слова. Ну, конечно, у меня были неплохие учителя: тот же Влас Михайлович Дорошевич. Не хочу сказать, что я ему подражал. Подражать ему невозможно. Но кое-чему он, конечно, меня научил. Мне видится, что сегодня искусство слова в журналистике почти утрачено. Хотя есть, как говорят, отдельные явления. Я люблю читать некоторых московских
