всерьёз – без рисовки и позы – почувствовал, что запросто могу и не дожить до утра; придавленный страхом и безжалостной болью, я затаился и ждал рассвета, как спасения.
Он наступил, однако, облегченья не принёс, лишь сделал чуть поглуше мои стоны, жалкие и бесполезные, но сдерживать их во мне уже не оставалось сил – всё отняла тягостная муторность…
И всё же, раз мне удалось пережить эту ночь – ( нестройно складывалось в сознании ) – выходит, я ещё зачем-то надобен этому космосу. Надо придти в себя. Собраться хотя бы с тем, что есть.
Инвентаризация обнаружила недостачу верхнего протеза.
Я побрёл к дубу. Тупо поколупал палочкой лужицу застылых блёв в развилке корневищ – фиг там…
Напор той рвоты оказался столь резок, что протез выскочил на полметра дальше, где и переночевал благополучно: шакалам ни к чему – свои зубы имеются, а прочая лесная шушера не позарились на кусок пластмассы за двадцать тысяч драмов…
Последовавший день я провалялся пластом, перемещаясь вместе с тенью ближайшего к палатке – незагаженного – дерева, как вялая мокрица под стрелкой солнечных часов, терзаемая общей интоксикацией и тотальным обезвоживанием.
Мудрые слова – «надо меньше пить», но я давно предупреждал, что пью без тормозов – сколько нáлито.
А ещё мне в тот день стало ясно, что близость долгожительствующей дендрореликвии не оставляет даже призрака надежды на уединённо-мечтательное задумчиво-созерцающее отдохновение: матагные компании продолжали сменять друг друга (хотя, не каждая прибывала с КАМАЗом гружёным столами), коровы бредущие на водопой и обратно, охочие к общению отроки-пастушки, прохожие, или проезжие верхом по соседней тропе, молчаливо оглядчивые на непривычно лиловый оттенок китайской синтетики, всё это – плюсуясь с жестоким похмельем,– пробудили во мне бесповоротную решимость сменить место ежегодной отлёжки.
Но сегодня поутру, набирая запас воды в дорогу, я рассмотрел дерево для отчёта тебе.
Действительно, чтобы так разрастись тысячелетия мало, коль даже ветви, нижние, конечно, размером с вековые деревья.
Ствол, несущий всю эту махину, в обхвате наберёт метров за 30, а возле земли расщеплён, образуя проход-расселину.
В эту трещину впадает ручей сбегающий от родника (не в нём ли разгадка долголетия?) и туда же может въехать, если пригнётся, всадник на коне.
Я тоже зашёл внутрь дерева и оказался в сумеречном гроте, куда свет проникает лишь от входа и противуположного выхода.
Неуютно, темно и сыро. На полу кое-где разложены плоские камни для опоры ногам в пропитанном водою грунте.
В центре – железный ящик-мангал застрял в грунте ножками из арматуры, сплошь облеплённый многослойными потёками стылого воска от сгоревших в нём свечечек.
Захотелось обратно, в ясное утро…
И я пошёл своей дорогой, а оглянувшись на прощанье, поморщился на множество ножевых ран доставшихся
