он овеян небесными и демоническими стихиями, и не томится так о вымечтанной прародине духа. Но не Москва, нет. Здесь и демоническое – пародия на серьезность, воланд да мавзолей, лубянка да пьянка. А здешний сакрум и вовсе непрочен, податлив злобе века того и сего.
Константинополь очевидным образом наказан за грех державности, и это все же город не великой радости, а великой грусти. Смешанной с радостью лишь потому, что трудно удержаться. Судьба Константинополя – тот урок, который не выучила варварская, обордынившаяся Русь, в своих «самобытных» декорациях изменившая как страна своему духовному предназначению, поддавшаяся соблазну имперскости и сохранившаяся лишь как тоска и маета бродяжей души поэта.
Гоголь
не списывал с натуры. Он смотрел не наружу, а в себя, и в своей бездне находил те образные сгустки, которым придавал вид прозаических опусов. Сочетание ужаса перед жизнью, женофобии, запавших в память с детства украинской демонологии и барочной гротескии – вот, возможно, откуда родина-ведьма.
Но Гоголь сам становился заложником своего воображения, променяв блаженный Рим на мертвый Петербург, на страшную Москву, которую он едва ли любил, но не смог противиться ее магнетизму. Пытался он и переколдовать Россию магией творчества, но неудачно, мертвые души не ожили. Демоническая магия образов первого тома МД оказалась сильнее и, как некоторые полагали, заразительней.
Гоголь, так сказать, заразил Россию своей неизлечимой болезнью.
Так это или не так, но мое детство прошло в местах, где общение с нечистой силой было повседневностью, а магия не отделялась от жизни. В женщинах оттуда подозревали кудесниц, знахарок, вещуний. Этой дремучей магии по глухим русским углам водилось немало; Гоголь дал ей предметную четкость образа.
Он вернулся в Москву инкогнито
С подорожной по казенной надобности, из Петербурга.
Кто это «он» и почему «вернулся»? Спросите у юбиляра, Булгакова.
Или у Гоголя.
Тут замкнулось в кольцо свидетельство двух понаехавших в свой черед в Москву сочинителей, литературной лимиты, – и стало пророчеством, обратив кольцо в порочный круг. С тех пор все эпохи здесь то ли пред-, то ли постапокалипсические, и жить дальше некуда, потому что время кончилось. Теркин уже на том свете.
Зачем умер Гоголь, не дописав свой роман? Затем, что дописать его было нельзя, Богородица не велит.
Зачем умер Булгаков, не дописав свой роман? Затем, что дописать его нельзя. Ибо всякий, кто б его дочитал, умер бы на месте.
Тertium non datur.
Антиутопии
В литературе начала века случилось половодье антиутопий. Пелевин, Сорокин, Волос, Маканин, Рыбаков… Это был чуть не главный жанр прозы. Проблема в том, что современная антиутопия в России была заведомо нерезонансна, потому что о будущем и так никто не думал, и слишком хорошего от него тоже ждали
