что спасли ее старики от тяжелого испытания.
Так и остались у них две избы в одном дворе. Обе небольшие, но места всегда всем хватало, а сейчас их двор опустел. В одной избе жила Елена, совсем одинокая потерянная женщина, в другой – Михайло, ее свекор, который после потери сына и похорон Аксиньи совсем сдал. Родители Елены, престарелые Арина и Фокей, звали дочь жить к себе, но она не оставила свекра одного. Стар он стал и дюже немощен, в уходе нуждался.
Так и тянулись бесконечно ее серые однообразные дни. Возраст к двадцати пяти подходил. Красоты своей природной Елена еще не утратила, только поблекла как-то, осунулась, ссутулилась. Старая Арина жалела дочь. Бывало, прикупит ситцу, да платье или юбку ей новую сошьет, принесет в подарок, но той бедняжке все не в радость.
– Куда они мне, наряды-то? На што? Уж отнаряжалась я, мама, – говорила Елена с грустью.
– Ты не губи себя, дочка, пошто зря. Аксинья померла, царство ей небесное, а Михайло и слова не скажет, ежели замуж выйдешь. Чай не оставишь его совсем, а ему только больше помощи от мужика-то будет, – напутствовала ее мать.
– Да за кого ж я замуж пойду? Один Гришка-кузнец у нас и не женат в деревне, да и знают все, что замужем я. За каторжным, – невесело отвечала ей Елена.
Однажды августовским вечером Арина опять наведалась к дочери да спросила:
– Еленька, ты знаешь дядьку Прокопа, что у реки себе избу срубил?
– Да кто ж его не знает. А что? – в свою очередь переспросила Елена.
– А интересовался он тобой, вот что! Сын у него, Матвей, уж лет десять тому, как в город подался, в ремесленники. Потом на барже до Астрахани добрался, там и живет теперича, у кожевенного промышленника Севастьянова работает, кожи выделывает. А вот бобылем живет, не женится никак, – рассказала Арина.
– Ну и что? Знать, с лица не пригож или пьяница горький, раз не женится никак, – ответила Елена безо всякого интереса.
– Пить не пьет, это я наверное знаю, а вот с лица не скажу, не помню я его. Мальчишкой он тогда совсем в город-то убег, годков четырнадцать-пятнадцать ему было. А вот Прокоп его позвал нынче картошку ему помочь копать. Обещался приехать Матвей-то, а Прокоп меня про тебя и спрашивал. Дочка, говорит, у тебя, Арина, славная. Чего, мол, зазря пропадает, давай с Матвеем их сведем. Глядишь, говорит, и приглянутся друг другу.
Арина помолчала немного и, видя, что дочь не проявляет к ее словам никакого интереса, все же продолжила:
– А я что, я согласная была. И отец говорит, пускай, де, встренутся. Так что вот приедет он скоро, ты и подготовься, дочка.
– А чего мне готовиться? Мама, вот ты всегда так! Меня не спрося, уже и смотрины, а я не хочу никого видеть! Не хочу! – сказала Елена и заплакала, слезы сами полились из глаз рекой.
– Да ты чего, дочка, господь с тобой! Не хочешь видеть никого, ну и ладно, твое дело. Только я тебе наперед так скажу – тяжко бабе одной, ох как тяжко! Тебе вон уж, двадцать пять годков подходит.
