словами, но которой она совершенно не исчерпывается. Есть нечто соединенное с этой красотой, но неопределимое, невыразимое. Оно-то и составляет главную ценность в созерцании природы. Уловить это невыразимое, услышать в земной природе зов к небу, к неземному, горнему миру, увидеть в ней таинственное присутствие Творца – вот истинное наслаждение для созерцателя:
Сия сходящая святыня с вышины,
Сие присутствие Создателя в созданье —
Какой для них язык?.. Горе душа летит,
Все необъятное в единый вздох теснится,
И лишь молчание понятно говорит[106].
Таким образом, природа у Жуковского имеет два аспекта. Во-первых, она одушевлена, во-вторых, она являет благоговейному созерцателю своего Творца. Но эта двойственность не есть ли на самом деле единое переживание софийности природы, ее духовной сущности? Ведь живой Бог не может являть Себя через неживое. Его присутствие потому и возможно в созданье, что у сотворенной природы есть душа, способная принимать божественное воздействие.
Особое место среди элегий Жуковского занимает стихотворение «На кончину ее величества королевы Вертимбергской». Несмотря на столь пышный иностранный титул, эта королева была сестрой русского императора Александра Первого Екатериной Павловной, которая сыграла определенную роль в истории русской словесности, вдохновив в 1811 году Карамзина на написание «Записки о древней и новой России». Вскоре после этого она вышла замуж за немецкого принца, потом стала королевой, но уже в 1818 году внезапно скончалась. Элегия эта обращена к матери почившей – царице Марии Федоровне, ко двору которой был близок в это время Жуковский.
Смерть Екатерины Павловны дала повод поэту высказать его заветные мысли о значении страданий и смерти. Миросозерцание, выраженное в элегии, сопровождало Жуковского от первых лет юности до последних минут жизни. Все стихотворение пронизано ясной верой в бессмертие души, в грядущую вечную жизнь. «Земная жизнь небесного наследник», «земная сторона» – это только «вход в отеческий дом»[107], путь к вечности. И страдание, несчастье – это те средства, с помощью которых Провидение ведет человека к бессмертию. «Несчастье нам учитель, а не враг», – утверждает поэт. Печальные события в жизни человека разрушают его привязанность к земным вещам, с течением жизни он все яснее убеждается в шаткости всего здешнего, скорбь заставляет его обратиться к небу, – вот нехитрая, но мудрая философия, выраженная в этой элегии. Отношения между жизнью и смертью изображаются в стихотворении через литургический образ.
Мы все стоим у таинственных врат,
Опущена завеса Провиденья,
Но проникать ее дерзает взгляд.
За нею скрыт предел соединенья,
Из-за нее, мы слышим, говорят:
«Мужайтеся; душою не скорбите!
С надеждою и верой приступите!»[108]
Смысл этой метафоры в том, что, как во время литургии после освящения Даров верующие стоят перед опущенной
Там же. С. 243.
