торопливо шел по коридору, опустив глаза.
Испуганные слова находили свою рифму. Одинаковые шаги задавали им бешеный ритм. Еще движение, и он в кого-то врезался. Мысли рассыпались, что-то загремело об пол. Квентин глухо застонал от боли. Машинально пробормотал:
– Извините… – Посмотрев на паркет, он заметил большой металлический крест. – Верти! – не поднимая глаз, закричал Квентин. – Все никак не выйдешь из образа?
Перед ним стоял Верти:
– А разве рифма может идти подряд? – заискивающе спросил он. – Ты, даже когда зол, не забываешь слова в рифмы одевать, – голос Верти возвысился, и теперь от него действительно тянуло монашеским басом.
– Верти, у нас – новая пьеса.
– Новая, как же, – Верти улыбнулся, – трагедия в комических лицах.
– Перестань! Чем тебе пьеса Солы не по вкусу?
– Да остынь ты. Пьеса как пьеса, – миролюбиво рассудил Верти.
– Что это значит?
– Что? Она прекрасна. То и значит. – Верти опять улыбнулся, – Сола твоя прекрасна.
– Мне надо идти. – Квентин заспешил вперед.
– Постой, – остановил его Верти, подбирая с пола упавший крест. – Где Азраил? Я видел его сегодня в театре. Он придет?
– «Вот что, широкоплечий друг мой, не добавляй мне в слезы соли», – произнес Квентин с драматическим пафосом.
Верти покачал головой:
– Беги, беги, да от Вальсама вряд ли убежишь. Он, кстати, – в главном зале, ожидает тебя.
В ответ Квентин раздраженно хмыкнул, направив упрямые шаги в сторону главного зала.
– Слушай! – прокричал Верти ему вслед, – а лучше так:
Я ведь умственно отсталый,
Мертвый я при жизни нервной.
Но Квентин к счастью этого не мог расслышать, уже перелетев два лестничных проема и коридор. Его длинный, перетянутый в несколько рядов лентой хвост с мягким шелестом летел за ним.
Из величественно распахнутых дверей главного зала доносились голоса. Квентин шагнул на бархатную дорожку. На сцене под приглушенным светом стояли Сола и Вальсам. В руках последнего была кипа исписанных бумаг, один из листов лежал на полу. Квентин для большей убедительности приложил аж два указательных пальца к губам, дабы сохранить свое появление в тайне и осторожно пошел по пустым рядам, обходя оживленные кучки собравшихся. И пока Сола продолжала декламировать пьесу в стихах, ему удалось подобраться к сцене незамеченным. Квентин сложил теперь два указательных пальца крест на крест и как будто бы ждал ответа на свой нелепый жест. Однако Сола сразу поняла, в чем дело:
– Хэпи там, – прошептала она, махнув в сторону занавеса. Квентин воздушным шагом, который позволял ему незначительный вес, проскользнул за сцену. На полу сидел Хэпи.
– Хэпи! – позвал Квентин.
Тот поднял на него встревоженные глаза:
– Я тут хронометрирую пьесу Солы, – решил пояснить он, – пока – пара часов без антракта.
– Вот
