Спайкли из пятого «Б» мог копировать его точь-в-точь: «Ты слышал вопрос, Бергер. На что смотрит Эмиль? – Конвульсивное подергивание правой рукой. – Не надо пялиться на меня, приятель. Я вам здесь не фокусы показываю. Qu’est-ce qu’il regarde, Emile, dans le tableau que tu as sous le nez? Mon cher Berger, если ты мне сейчас же не построишь простейшего французского предложения, je te mettrai tout de suite a la porte, tu comprends, гадкий ты лягушонок?»
На самом деле эти ужасные угрозы никогда не приводились в исполнение, произносил ли их учитель на французском или на английском. Причудливым образом они лишь усиливали ореол доброты, который сразу возник вокруг него, той доброты, которую только мальчишки могут разглядеть во взрослых людях.
И все-таки кличка Гуляш их не совсем устраивала. Вряд ли можно было сказать, что это прозвище попадает в самую точку. Оно никак не отражало его страстной любви ко всему английскому – единственная тема, коснувшись которой наверняка удастся потянуть время на уроке. Стоило гадкому Спайкли только попробовать пренебрежительно отозваться о своей стране, восторженно превознося какую-нибудь другую, желательно теплую, как Джим тут же заводился и добрых три минуты расписывал им преимущества быть англичанами от рождения.
Он знал, что они дразнят его, и все равно не мог сдержаться. Свои нотации он часто заканчивал с жалкой ухмылкой на лице, бормоча что-то о хитрецах, которые пытаются сбить его с толку, и о хитрых красных отметках за прилежание в классном журнале, и о том, кто кого перехитрит, когда кое-кому придется отрабатывать дополнительно вместо футбола. Но Англия была его любовью; когда речь заходила об Англии, никому не грозило пострадать из-за этого.
– Лучшее место во всем этом чертовом мире! – выкрикнул он как-то раз. – Знаешь почему? Знаешь или нет, лягушонок?
Спайкли не знал, и Джим схватил цветной мелок и нарисовал земной шар.
На западе – Америка, сказал он, полная алчных идиотов, растлевающих свое потомство. На востоке – Китай-Россия (он не делал между ними никакого различия): рабочие комбинезоны, лагеря и долгий путь в никуда. В середине…
В конце концов они нашли то, что надо, – «Бегемот».
Отчасти это была игра слов с его фамилией Prideaux, отчасти они воздали должное его привычке кормиться овощами с земли и его увлечению физическими упражнениями, что они наблюдали постоянно. Дрожа от холода в очереди в душ по утрам, первое, что они видели, был Бегемот, с трудом шагающий из Комб-Лейна с рюкзаком на горбатой спине: он возвращался с утренней прогулки. Ложась в постель по вечерам, они видели через плексигласовый козырек игровой площадки его одинокую тень, когда он без устали стучал мячом о бетонную стенку. А иногда теплыми вечерами они тайком наблюдали из окон спален, как он играл в гольф старой корявой кочергой, зигзагами передвигаясь по полю; часто это происходило после того, как он читал им типично английскую приключенческую книгу – какого-нибудь Бигглса, Перси Уэстермана или Джеффри Фарнола, – схваченную наугад в захудалой библиотеке. Перед каждым ударом, когда он замахивался кочергой, они ждали, что он крякнет, и редко не бывали вознаграждены. Они придирчиво следили за счетом. Во
