как-нибудь, быстренько охмурить, чтобы на свою сторону склонить, но он пошёл вперёд.
– Да ничего мне не надо сосать! – подхватив её руку, потянул за собой.
Взбираться на двадцатый этаж было легко, по крайней мере, ей. Она шла сзади, по лестнице, не волнуясь, что своим взглядом дырявит её затылок, или осматривает попку, как это было всегда – у неё глаз намётан, и по дороге уже посчитала, что полдела сделано: надавила на жалость, хоть и ненавидела это, упомянула про извращения, про которые слушать не мог, и намекнула на новую жизнь. Клюнет ли?
Взбираясь по лестнице, любовалась видами своей вотчины, в которую родители привезли в шесть, повзрослела в двенадцать, а в шестнадцать уехать не смогла. Успела удивиться серо-стальной красоте «блестящих» фасадов домов, синих дорожек и красненьких пешеходных линий, и возненавидеть неприступность закрытых «Квадратов» буржуев, кто отделялся, с каждым годом, сетями, будто простых смертных, как она, нарочно, в клетки загоняли.
Странно, но дверь оказалась открыта. Внутри – лишь несколько холодных комнат, но широких, бетонные стены которых, заставлены рядами облицовочного материала, сложенные штабелями. Розовое дерево для пола, едва ли прикрытое шершавой плёнкой, под стеной – большущий матрас, пара кресел-близнецов, смотрящие вдаль, сквозь широкое окно, на главные, самые высокие истуканы-небоскрёбы их Района. Лампа на полу, ещё старая, электрическая, со шляпой на голове, а чуть поодаль – батарея, разной высоты и форм, бутылок, с элитным пойлом. И всей этой прелести, сочетающая в себе простоту, минимализм и брезгливый шарм, она ночью не видела. Могла лишь попробовать вспомнить на ощупь ту кожу кремово-рыжего цвета кресел-гигантов, их лёгкий ропот, напоминающий пердёж…
Но на Землю быстро вернулась её душа. Увидев пыль на креслах, толщиной с палец, сообразила, что после той ночи сюда никто не заходил, а на матрасе так никто и не спал. Возможно, он тут заряжался благородными напоями, сидел молча в кресле, смотрел, сквозь окна, вдаль и мечтал, о жизни размышлял, думал о пошлых пакостях. Возможно, её вспоминал. Сразу пришло на ум: «Как бы его так охмурить, к себе расположить, чтобы и рот не запачкать и лечебный пластырь с писи не срывать»? Говорить напористо долго не могла – психолог из неё был никудышный, и излишняя эмоциональность только вредила. Любила открытость, прямоту и верила, что это должно быть самое рабочее качество деловых людей. А он, похоже, один из их числа.
Рассказать всю правду о себе.
– Я с детства чувствую себя не такой, как все. Боль я не люблю, но терпеть я научилась до последнего… Благо, что ещё молодая, здоровье позволяет, да и синяки быстро проходят. А вот унижение – это то, что приходиться чувствовать душой: прикусить губу, закрыть глаза и не смотреть в лицо тому, кто видит перед собой животное, а не девушку, которая доверилась… – она говорила тихо, разборчиво, расставляя правильные акценты, чтобы её слова донесли нужный посыл. Говорила с паузами, проверяя его реакцию. – …Кто готов по полу таскать, избивать, пока не упадёшь к его ногам, не начнёшь лизать его носки, как собака… Но я – никогда. Никогда, как бы больно ни было, как бы не унижали, ни перед
