дело:
– Это прелюдия для камер. – на выдохе прошептала. – Видео потом режут и на студию отправляют. Я скажу, когда можно расслабиться… – сказав быстро, взглядом, сказанное подтвердила и, когда почувствовала ладонью, что тот ухмыльнулся, сняла и быстро покинула его колени.
Но зря он расслабился. Не успел смахнуть со лба пот, мотнуть головой по сторонам, где свисали камеры, как змейки, она что-то быстро вставила ему в рот…, что-то мягкое, безвкусное, и заклеила черным скотчем несколько раз, обмотав вокруг головы. Он лишь удивлённо приподнял брови, но тут же получил громкий ответ:
– Тебе же будет лучше! Потерпи.
И тут же потребовала руки сложить за спиной. Он, вроде и не брыкался, а начал потихоньку вспоминать, что пришёл к ней с мыслью помочь, освободить от пыток и мучительной боли, с чувством благородного рыцаря. Возможно, как-то попытаться извиниться и рассказать всю правду о себе, объяснить причину дурацкого поведения, и попросить исполнить его последнее желание – провести с ней последнюю, на её же условиях, ночь и уйти своей дорогой.
На полу, неподалёку валялась его кепка…, в одном из углов стояла железная клетка, где висели крючки и карабины, различного размера, наручники, а посредине – деревянный табурет. Стены тёмные, неприметные и даже мрачные и подсветка пряталась, где-то, под полом, или потолком, а может, это стены излучали тусклое свечение? Не было ни окон, ни лишних дверей, из мебели – один табурет, пол – деревянный, рассечённый грубыми шрамами, усеян выемками, следами от тонких каблуков и трещин, будто на нём рубили мясо, втыкали ножи и топоры, распинали жертв… А, ещё, что он заметил, только-что – застывшие пятна крови и багровые следы мужских ботинок. Хотел бы он верить, что это всего лишь придуманный игровой мир…
– Потерпи – сталось совсем немного. – снова услышал её свистящий шёпот возле левого уха.
А, тем временем, пока он дрейфовал в своих воспоминаниях, пытаясь понять: «почему здесь раньше не был…, её ли это комната?», она продолжала играть свою роль, притом, что не сделала ему больно, ни разу, пока трепала за патлы, пытаясь душить цепочкой… И играла на публику, вертелась так, чтобы камерам было все видно.
А могло бы быть все наоборот. Заходила с таким лицом, как перед казнью. И ясно одно, что перед камерами, получая настоящую боль, а не наигранную, как он, ещё надо играть роль того, кому всё это нравится, даже, если камеры выключены – ночь впереди, часы оплачены, а перед тобою – жестокое существо. И, наверно, самое важное – уходя из этой комнаты, она приползала домой, хранила злость и ненависть на это место, растворяла внутри, чтобы не выплеснуть на ребёнка, и носить маску обычного человека. Тот, кто получает удовлетворение от всего – тот домой приходит «пустым».
А она же – всё носила в себе, как и ненависть, на весь этот зал.
– Ты свободен. – внезапно, вернула его к прежней обстановке, снимая с шеи цепь.
Но Джек всё ещё посматривал на глазки камеры, которые теперь не так-то просто найти, из-за того, что погасли, и вертел головой, следуя за каждым
